Всю свою энергию Арман отдавал Франции, но не позволял Лианеподелиться с ним своей. Теперь он уже не рассказывал ей абсолютно ничего, а онаперестала расспрашивать. Казалось, она с дочерьми живет отдельно от него, идевочки это тоже замечали, хотя из уважения к Арману она старалась ихразубедить.

— Папа просто очень занят. Вы же знаете, сейчас война.

Но сама Лиана не могла не задуматься — только ли война всемувиной. В любой час дня и ночи у него были какие-то секретные встречи, пару разон уезжал на все выходные и отказывался объяснить, где был и с кем. У нее дажемелькали мысли, не завел ли Арман любовницу, но всерьез она в это не верила.

Что бы там ни происходило в его жизни — жене в ней не быломеста С таким же успехом Лиана могла бы жить в Штатах — так редко они виделись.Она все чаще вспоминала о Нике Бернхаме — как живется ему одному, без сына, вогромном доме на авеню Фош?

По сути дела, Ник был куда более одинок, чем Лиана. С нейрядом, по крайней мере, были дочери. У него же не было никого. От Хиллари он недождался ни единого слова с тех пор, как посадил ее в сентябре на борт«Аквитании». Письма приходили только от Джонни, да еще одно — от тещи.Единственное, что он смог понять из него, это то, что Хиллари чем-то оченьзанята в Нью-Йорке и по каким-то невразумительным причинам Джонни приходитсяпока жить у нее. Ник прекрасно знал, чем именно занята Хиллари. То ли ФилиппомМаркхамом, то ли кем-то еще. Она хотела уделять ребенку времени не больше, чемэто было летом. У Ника сжималось сердце, когда он вспоминал о Джонни, которогомать фактически бросила на бабушку, но ничего не мог поделать. Сначала онпланировал уехать из Парижа сразу же после Рождества, но в последние неделипонял, что это вряд ли получится. Ник взял на себя определенные обязательства итеперь должен был остаться и помогать французам. Теперь он рассчитывалвернуться в Нью-Йорк хотя бы в апреле, но сыну об этом пока не писал, не хотелтравмировать ребенка — а вдруг удастся уехать раньше. Он просто написал: приедускоро. Своим служащим в Нью-Йорке он по телеграфу поручил купить целую горурождественских подарков и отвезти в Бостон. Подарки, конечно, не заменят папу имаму, но все-таки это было хоть что-то. По крайней мере, больше Ник ничего немог сделать. А у него самого в Париже на Рождество не было и этого.

Ник стоял в отделанной резными панелями библиотеке, откуда,бывало, смотрел из окна, как Джонни играет во дворе. Теперь тут не было никогои ничего. Деревья стояли голые, трава стала пепельно-серой, в доме нераздавалось ни звука… Ни рождественской елки, ни веселых песен, ни радостныхлиц… никто с волнением не ждет — что там будет, в рождественском чулке. Слышалисьтолько гулкие звуки его собственных шагов — он поднимался наверх в спальню сбутылкой бренди в руках. Последняя из тех, что он купил еще до войны.Единственное, чего он сейчас хотел — забыться, немного отдохнуть отбеспокойства и боли за сына. Но даже бренди не помогало — он понял это послепервых трех рюмок и забыл о бутылке. Алкоголь не успокоил, а, напротив, ещебольше обострил его чувства. Ник сел писать письмо Джонни — как он скучает безнего и насколько следующее Рождество должно быть лучше нынешнего. Когда насталаночь, Ник Бернхам был доволен, что теперь можно задернуть шторы, выключить свети забыться сном.

Следующие четыре-пять месяцев были временемнеопределенности. Это время во Франции прозвали «странной войной» — непроисходило ровным счетом ничего. Французские войска твердо стояли на «линииМажино», готовые защищать свою страну, но делать этого им не приходилось. Жизньв Париже текла своим чередом, почти так же, как и раньше. Пережив первоеволнение, все вернулось на круги своя — все здесь происходило совершенно иначе,чем в Лондоне, где ввели строгое и досадное нормирование продуктов, где ревелисирены, где воздушные тревоги происходили чуть ли не еженощно. Нет, в Парижевсе шло по-другому.

Это создавало подспудное напряжение, усиливавшееся чувствомобманчивой безопасности, уверенности в том, что никаких перемен не будет и вбудущем. Арман продолжал пропадать на своих секретных встречах, а Лиана вместотого, чтобы поддерживать мужа, все больше раздражалась. Он мог, по крайнеймере, сказать ей, чем занимается. Ведь раньше он ей всегда доверял, но теперь,очевидно, никакого доверия не было и в помине. Арман продолжал отдаваться своейзагадочной работе, порой пропадая на несколько дней подряд. В таких случаях ейзвонили и тихо сообщали, что мсье уехал из города.

Спокойствие, разлившееся по Парижу, позволило Никупродолжить свою работу. В воздухе повисло ощущение того, что так будетпродолжаться до бесконечности. Ник чуть было не уехал домой в апреле, как исобирался, но в Париже шла такая мирная жизнь, что он решил остаться еще намесяц, чтобы упрочить все, что ему удалось сделать. Однако этот месяц иоказался решающим. Раковые метастазы, незаметно распространившиеся, внезапнопрорвались наружу. Десятого мая Гитлер напал на Бельгию, Нидерланды иЛюксембург. Четырнадцатого мая капитулировали датчане, и после этого немцывторглись на север Франции. Все вокруг опять всколыхнулось, повсюду цариливолнение и тревога, каких не было с прошлых августа — сентября. Затишье кончилось,сменившись страхом. Теперь стало ясно: Гитлер просто откладывал нападение наЕвропу. Опять британцы оказались правы. Когда Лиана попыталась обсудить это смужем, Арман ничего ей не сказал. Он по-прежнему с головой уходил в своюсекретную деятельность.

Двадцать первого мая пали Амьен и Аррас, а через неделю,двадцать восьмого мая, официально капитулировала Бельгия. Двадцать четвертогомая началась эвакуация из Дюнкерка и продолжалась одиннадцать ужасных тяжелыхдней. До Парижа доходили известия о чудовищных потерях, превосходивших всякиемыслимые предположения. Четвертого июня, когда эвакуацию завершили, Черчилль,выступая в палате общин, поклялся сражаться во Франции, в Британии, на морях —любой ценой. «…Мы будем бить врага на побережье, в местах высадки десантов, наполях и на городских улицах, мы будем бить его на холмах. Но никогда несдадимся!»

Через шесть дней в войну вступила Италия. А двенадцатогоиюня произошло то, что все сочли трагедией из трагедий: Париж был объявленсвободным городом. Франция решила не воевать. И вот четырнадцатого июня, в деньодиннадцатой годовщины свадьбы Лианы и Армана, нацисты уже маршировали поПарижу, а через несколько часов флаги со свастикой развевались на стенах всехсамых значительных зданий города. Лиана видела их и на площади Пале-Бурбон, иглаза заливали слезы, такими отвратительными казались эти красные флаги,бьющиеся на ветру. Армана она не видела со вчерашнего дня и теперь толькомолилась, чтобы он остался жив. Но горше всего она оплакивала Францию. Французыпросили помощи у ее страны, но эту просьбу отклонили, и теперь Париж был вруках немцев. Это разбило бы любое сердце.

Арман зашел домой на минуту после обеда. Он пришел пешком побоковым улицам, чтобы убедиться, что Лиана и девочки вне опасности. Он велелзадернуть портьеры и запереть дверь. Немцы не будут никого убивать, но все желучше не привлекать их внимания. Арман нашел жену в спальне — она сидела игорько плакала. Ни слова не говоря, он крепко прижал ее к себе. Он торопилсяобратно в свой кабинет. Накануне днем он уже уничтожил несколько ящиков бумаг,но ему предстояло многое просмотреть и отобрать, прежде чем город будетофициально сдан немцам. Кабинет премьер-министра Рейно уйдет в отставкупослезавтра, сообщил Арман. Они собираются бежать на юг, в Бордо. Лиана вдруг вужасе посмотрела на Армана.