– Что может быть сильнее ненависти к самому себе?

– Ненависть к менструальным болям?

– Ошибаюсь, или это изюминка одной из моих шуток?

– Потому-то я и решила, что она вас рассмешит. Впрочем, судя по вашему сегодняшнему спичу, могла бы и догадаться, что собственные изюминки вам неприятны больше, чем чьи бы то ни было.

– Во всяком случае, разве это не одна из форм самоненависти? Разве ты в такие моменты не ненавидишь собственное чрево?

– Ну, надо же, какие страсти! – воскликнула Эллен тоном, в котором ясно читалось: «Ты превратила мою попытку пошутить в предмет спора».

– А в медицине, Эллен, в медицине? Что может быть хуже для тела, чем болезнь, сотворённая им самим? Ты только вдумайся: воспалительная реакция на инфекцию способна вызвать септический шок. Или твои собственные ткани обращаются против тебя же и становятся смертельной опухолью.

– Да, магистра, – ответила Эллен неожиданно мягким голосом. – А ещё есть недуг, которым страдает ваша дочь, когда разнородные аспекты её натуры яростно атакуют друг друга.

Франческа искоса взглянула на молодую женщину, поражённая её откровенностью и проницательностью. Эллен же похлопала Франческу по плечу. Естественный жест, в первом приближении – утешительный, а затем уже причиняющий душевную боль: Франческа вдруг поняла, что Леандра никогда такого не делала. И её гнев трансформировался в горе и чувство вины.

– Ты права, – согласилась она, сама недоумевая, где же умудрилась так знатно наломать дров, что ученица стала ей ближе собственной дочери.

Они продолжали подниматься по Жакарандовой Лестнице. На обочинах сидели нищие, клянча монетки, если были людьми, или молитвы, если – богами. При одном взгляде на них раздражение Франчески пробудилось вновь. Очень полезное чувство. Оно помогало ей не думать о дочери.

– Ещё один аргумент в мою пользу, – сказала Франческа, возвращаясь к прежнему пылкому тону. – В былые времена на Жакарандовой Лестнице не сидело столько бедняков. Любой, кто мог работать, имел еду, а о сирых и убогих заботилось регентство. Однако за последние тридцать лет в каждом королевстве развелось множество нищих, и их количество растёт день ото дня. Из-за увеличения сонмища богов выживает больше младенцев, старики тоже живут дольше, а мы пока не знаем, как позаботиться о них. Богачи богатеют, бедняки нищают. И всё это во имя поддержания равновесия между нами и Империей.

– Магистра! – вдруг позвал Тэм.

Франческа и Эллен оглянулись на друидов.

Близнецы были неразлучны с самого рождения. Ещё подростками в одном и том же возрасте они проявили способность к магии. Тэм и Кенна, как нередко случается с близнецами, придумало свой собственный, уникальный диалект. Но если обычные близнецы просто говорят на понятном им одним языке, то Тэм и Кенна выработали собственный друидский магический язык. Это даровало им особые способности, а кроме того, делало необычайно сдержанными.

В сущности, Тэм и Кенна так редко открывали рты, что окружающие принимали близнецов за немых или вообще забывали об их присутствии.

Тэм хмурил брови. По крайней мере, Франческе так показалось. Близнецы имели до того светлые волосы и кожу, что обнаружить эти самые брови было непросто.

– Я не понял, какое отношение бедность имеет к поднятому вами вопросу о ненависти и похожести.

– А! – кивнула Франческа. – Мир изменился, небывалое процветание наших королевств было вызвано такими существами, как я, – она ткнула себя пальцем в грудь. – Именно смесь божественного и человеческого языков создала сонмище богов, а выгоды, которые это принесло, способствуют росту населения, о котором мы не умеем позаботиться. А ведь есть ещё и неодемоны, немногим отличающиеся от меня, обижающие горемык и оделяющие милостями нечестивцев. И зачем нам всё это? Почему мы продолжаем преумножать число богов на наших землях? Просто для того, чтобы уравнять наши силы с силами Империи. Если бы мы хоть половину нашей энергии уделяли собственным проблемам, на этих ступенях не сидело бы столько нищих.

Тэм кивнул и посмотрел на Кенну. Лица близнецов остались деревянными. Друиды шли рядом, нога в ногу.

Франческа и Эллен тоже возобновили путь. Косматая туча заслонила солнце, полил лёгкий дождик. Торговцы попрятались в свои лавочки, нищие прижались к жакарандовым деревьям и друг к другу.

– Ты знала, что прежде аллея Плюмерий располагалась у верхних городских стен? А там, где теперь находятся Верхний Баньяновый квартал и квартал Плюмерий, простирались рисовые поля? – спросила Франческа, когда они шли по проспекту Утрана.

Достаточно было свернуть направо, и они пришли бы в их семейное поместье. Леандра наверняка сейчас там. Но Франческе хотелось сначала кое в чём разобраться, так что она продолжила подъём.

– Нет, магистра, я ничего этого не знала, – ответила Эллен.

– Конечно, это было три столетия назад, но без сомнения, сейчас город растёт слишком быстро, – проворчала Франциска. – Взгляни только на всю эту бедноту! Быстро, слишком быстро! Настолько, что женщина может сойти с ума.

– Вы правы, магистра, – отозвалась Эллен.

– Я похожа на брюзгливую старуху, да?

– Ни в малейшей мере, магистра.

– Эллен, меня всегда восхищала твоя способность врать.

– Взаимно, магистра.

Против своей воли Франческа усмехнулась. Дальше они поднимались в молчании, всё вверх и вверх. По пути толпы нищих редели. Мимо протопал слон, несущий товары на припортовый рынок. Его огромные уши были украшены стилизованными цветами лотоса, намалёванными красным и белым мелом, вскоре их должен был смыть начавшийся дождь. Махаут, сидевший на спине животного, заунывно выкрикивал предупреждения встречным.

Франческа свернула налево, к аллее Плюмерий, пересекавшей восемь городских террас. Эта аллея была единственной широкой и хорошо вымощенной улицей, соединявшей все четыре главных лестницы. Она была вечно запружена пешеходами, паланкинами, тачками и слонами. И всё это пёстрое, многоцветное, со всеми оттенками, от кричащей роскоши до оборванной нищеты.

Морось разогнала какую-то часть пешеходов, но движение оставалось по-прежнему напряжённым, Франческе и её спутникам приходилось проталкиваться сквозь толпу.

Они с Эллен были в лёгких чёрных мантиях – признаке волшебников, и красных столах поверх них, что означало принадлежность к сословию клириков-целителей. Позади шли Тэм и Кенна в строгих белых одеяниях друидов, в руках – деревянные посохи. Некоторые, узнав их по одеждам, оглядывались. Остальные – наибольшие проблемы представлял огромный слонище – либо не признали в них чарословов, либо им было наплевать.

– Магистра, мы можем нанять для вас паланкин, – предложила Эллен.

– Не смеши.

После стольких дней, проведённых в корабельной тесноте, Франческа ни за что не позволила бы засунуть себя в деревянный ящик.