Никодимус вскочил и бросился к двери. Иерофант летел над бухтой, постепенно набирая высоту. Он направлялся на север. Через несколько минут змей перевалил через соседний остров и окончательно скрылся из виду.

– Пылающие небеса! – выругался Никодимус. – Теперь те, кто послал сюда иерофантов, узнают, что мы вышли на их след.

Он обернулся. Рори, стоя на коленях, держался за голову. Его деревянная броня осыпалась. Дория и сэр Клод стояли перед пироманткой, та прижималась спиной к стене, пошатываясь, будто пьяная. Из её ладоней вырвалось несколько язычков пламени, когда она задействовала текст, написанный на огненном языке пиромантов.

Сэр Клод наставил на неё оба своих меча, но Дория подняла вверх пустые руки.

– Угомонись, магистра, – сказала она. – Угомонись. Ты ничего теперь не сможешь сделать, только навредишь самой себе. Плеснув тебе в лицо водой из фиала, я наложила на тебя гидромантское заклинание. Сейчас ты должна чувствовать себя немного странно, а вскоре вообще уснёшь.

Никодимус впервые смог как следует разглядеть пиромантку. Тёмно-оливковая кожа, длинные чёрные волосы. Карие глаза переполняла ненависть, губы поджались в усмешке. Она покачнулась и схватилась за стену. Повела из стороны в сторону головой, пытаясь сфокусировать взгляд на Никодимусе. Глаза сузились: она его узнала. Никодимус тоже поднял руки, показывая, что безоружен.

– Угомонись, магистра, – повторила Дория. – Всё кончено.

Завизжав, молодая пиромантка кинулась на Никодимуса. Он машинально преградил ей дорогу, но тут же сообразил, что стоит ему дотронуться до её кожи, и раковое проклятие убьёт женщину через несколько часов. Плакал тогда их допрос. Никодимус неуклюже отпрыгнул, споткнулся и повалился на спину.

В следующий миг она уже сидела на нём. Крошечные язычки пламени вспыхнули на костяшках пальцев, когда пиромантка отвесила ему пощёчину. Закованные в металл руки подняли женщину и отшвырнули в сторону.

– Её ладонь! – крикнул он. – Дория, она ударила меня. Раковое проклятие!

Поднявшись, он увидел, что сэр Клод уже придавил пиромантку к земле. Её веки затрепетали, она явно слабела от заклинания, брошенного в неё Дорией. Тем временем целительница осматривала руку женщины. На костяшках уже чернели три опухоли. Тёмная паутина ползла по пальцам и тыльной стороне руки.

– Руку надо немедленно ампутировать, – скомандовала Дория. – Рори, держи её. Сэр Клод, рубите.

Друид занял место рыцаря, прижав женщину к полу. Кузнец поспешно встал рядом с Дорией.

– Ещё чуть-чуть, и раковые клетки распространятся по кровеносной системе. Тогда ей конец, – гидромантка вытянула пленнице руку, крепко держа за указательный палец и мизинец. – Заклинание, что я на неё наложила, подействует как анестезия, в той мере, в какой я решилась применить силу. Кроме того, она ничего не запомнит. Оно и к лучшему, боль будет адской. Я хочу, чтобы ваш меч был настолько острым и горячим, насколько это возможно. Нам нужно прижечь рану, чтобы не допустить кровотечения. Сможете это сделать? – она подняла взгляд на рыцаря.

Забрало шлема сэра Клода было поднято, открывая крайне мрачную физиономию. Никодимус его прекрасно понимал. Одно дело – убивать жестокого врага, и другое – рубить руку пленнице. Но рыцарь, не дрогнув, свёл вместе оба своих меча. Они вновь сделались жидкими и задвигались вверх-вниз, притираясь друг к другу. Раздался отвратительный скрежещущий звук. После нескольких мгновений подобного трения и наложенных рыцарем заклинаний металл оранжево засветился.

Дория покрепче взялась за пальцы пиромантки, вытягивая ей руку.

– Руби вдоль ладони. Постарайся сохранить большой палец.

Она отклонилась назад. Сэр Клод поднял меч. Никодимус с трудом подавил желание отвернуться. Рыцарь, крякнув, опустил клинок. Лезвие вонзилось в доски, Дория, потеряв равновесие, с размаху уселась на пол. У неё на коленях лежали, слегка дымясь, четыре пальца пиромантки.

Повисла звенящая тишина.

– Создатель, будь милосерден, – прошептал Никодимус.

И тогда пиромантка начала вопить.

– Самоненависть обычно недооценивается, – сказала Франческа, когда они с Эллен и близнецами поднимались по Жакарандовой Лестнице.

Возвращение в Шандралу вызывало у Франчески странные чувства. В своё время при её написании была использована память целительницы, проходившей практику в местной лечебнице три столетия назад. Столкновение фантомных воспоминаний с реальностью настроило Франческу на слезливо-философский лад. Не очень хорошая комбинация для любой женщины, что уж говорить о полудраконице, у которой подобное смешение эмоций могло вызвать не только приступ пессимизма, но и телесные трансформации, сопровождаемые воплями, скрежетом зубов в фут длиной и всеобщим хаосом среди населения, перепуганного драконом.

Они высадились на берег всего полчаса назад. Их встретил младший волшебник с местной почтовой колаборис-станции, принесший Франческе зашифрованное сообщение от Совета Звездопада. Она в нетерпении вытащила из конверта несколько светящихся параграфов на нуминусе. Однако расшифрованный текст не обнадёживал.

В послании говорилось, что Совет не может сообщить ничего нового «относительно её недавнего открытия», ради которого она и прибыла в Шандралу, чтобы рассказать о нём Никодимусу. В сообщении также разъяснялось, что Совет пытался установить дипломатическую связь с двором императрицы, но потерпел неудачу.

Разочарованная и испуганная, Франческа принялась размышлять о том, как ей следовало поступить, чтобы избежать нынешней политической ситуации. Это и стало причиной её философического и опасно самокритичного настроения.

– Никто не сумеет возненавидеть тебя так, как ты сам, поскольку никто не знает тебя лучше, чем ты, – продолжила она. – Кстати, наша неприязнь к сходству тоже в целом недооценивается. Подумайте, сколько внимания мы уделяем различиям. Мы действуем так, словно все предрассудки, несправедливости и войны вызваны ненавистью к людям, отличающимся от нас. Я ненавижу эту женщину, потому что она рядится в странные одежды. Или: мы затеяли эту войну потому, что они поклоняются иным богам. Мы вечно даём такие объяснения. И притворяемся, что достигнем золотого века, когда научимся доверять чужакам и их обычаям.

Близнецы как всегда промолчали, а Эллен спросила:

– Разве нет?

– Нет. Недоверие к различиям – это далеко не всё, – сказала Франческа, проникаясь собственными аргументами. – Кто раздражает больше, чем тот, кто похож на тебя?

– Вы, магистра, раздражаете меня постоянно.

– Вот именно. Я выбрала тебя в ученицы потому, что ты напоминала мне меня саму в молодости.

– Я нахожу это ужасно раздражающим.

– Вот видишь! – воскликнула Франческа нарочито страстным голосом, так контрастировавшим с ровным голосом Эллен.

– Магистра, я прямо-таки сражена вашей риторикой.