Он на мгновенье отвел глаза от дороги и посмотрел на нее тем внимательным взглядом, который приводил ее в смущение.

– Просто я знаю немало людей, у которых есть старинная мебель, – поспешно объяснила Мария. – Если вам нужны заказы, то я могла бы вам помочь. Мне и самой нужно отреставрировать кое-какие предметы. Но не здесь, а на Ривьере. Там есть дом, в котором я живу летом. То есть не только летом, зимой тоже, но зимой там не слишком уютно: холодно и сильный ветер с моря.

– Если надо будет, я приеду, – сказал он.

– Едва ли вам это понадобится. Здесь, в Париже, старинная мебель есть в каждом доме. Да, всего три дня назад я слышала от одной ученицы, с которой занимаюсь русским языком… Я могу вам позвонить, если что-то узнаю точнее?

– Можете, – кивнул Феликс.

Машина ехала по узким улочкам Марэ. Ставни на окнах были еще закрыты, и от этого дома казались спящими.

– Благодарю вас, – сказала Мария, когда Феликс остановил машину возле ее дома.

Она хотела попросить его, чтобы он сейчас позвонил на ее телефон или чтобы она позвонила ему – в общем, чтобы они как-то обменялись номерами. Но тут выяснилось, что телефон она где-то забыла. Может, вообще потеряла.

– Запишите мне, пожалуйста, ваш номер, – попросила Мария.

Она достала из сумочки блокнот, протянула ему. Смотрела, как он записывает. Почерк у него был разборчивый и твердый. Все, что он делал, завораживало. Хотя ничего особенного, конечно, нет в том, чтобы записать на листке бумаги несколько цифр.

– Я непременно позвоню вам, – сказала Мария, стоя у двери подъезда.

Уже когда машина скрылась за поворотом улицы, она вспомнила, что так и не спросила, почему Феликс не праздновал Рождество с Ниной.

«Как жаль, если они поссорились всерьез! – подумала она. – Нина вся во власти собственной молодости и, кажется, совсем не понимает, как драгоценен в мужчине талант».

Что такое гармония, Феликс Ларионов знал гораздо раньше, чем услышал это слово.

Он знал это не из сложных умственных построений, но из собственной, пусть и очень еще небольшой жизни. А такое знание вообще не нуждается в объясняющих словах.

Гармония – это была мама, красивая настолько, что при взгляде на нее хотелось зажмуриться. Феликс однажды услышал это от главного режиссера в мамином театре, а услышав, сразу понял, что и сам всегда чувствовал то же самое, только не понимал, что именно он чувствует. С тех пор как это стало ему понятно, он зажмуривался каждый раз, когда мама входила в квартиру – вечером после спектакля или просто с улицы днем, – а когда открывал глаза, то она представала перед ним в ослепительном сиянии, и его охватывал восторг.

Еще гармония – это были бабушка и дедушка. Конечно, у них гармония была совсем другая, потому что они были не красивые, а, наверное, самые обыкновенные, и у бабушки на лице были даже морщины, которых и вообразить невозможно было у мамы. Но зато в их квартире, где золотые корешки книг поблескивали за стеклами высоких, от пола до потолка, старых шкафов, а другие книги, без золотых корешков, громоздились повсюду, даже на подоконниках, и над всеми этими книгами загадочно мерцали картины, – в этой квартире было так хорошо, так спокойно, что чувство, которое испытывал Феликс, когда приходил к бабушке с дедушкой, было в точности похоже на то, которое было связано с мамой.

Все это – и связанное с мамой, и связанное с бабушкой и дедушкой – было одно сплошное счастье.

Когда Феликсу исполнилось восемь лет, выяснилось, что гармония есть не только в маме с ее красотой и не только в бабушке и дедушке с их спокойным уютом, но и в нем самом. Выяснилось это неожиданно, но Феликс удивился не очень. Ведь он их – мамин, бабушкин, дедушкин. И почему же в нем не может быть того, что есть в них во всех?

Конечно, это проявилось в нем не так, как в них, а по-своему, но ведь так и должно быть, наверное?

В тот день мама привезла Феликса к бабушке и дедушке в Трехпрудный переулок, но сама к ним в квартиру не поднялась. Она торопилась на репетицию, поэтому дедушка встречал Феликса у подъезда, чтобы мама не выходила из такси. Заодно дедушка и заплатил за такси: у мамы на это денег вечно не хватало.

Феликс мечтал поскорее вырасти, чтобы научиться водить машину и возить маму самостоятельно, без всякого такси, и чтобы ей не приходилось то и дело спускаться в метро. Он считал, что ей там совсем не место: иногда ее узнавали пассажиры и начинали приставать с глупыми расспросами, и бабушка даже сказала однажды, что это может быть опасно, потому что неизвестно ведь, что взбредет людям в голову при виде красивой женщины, которую они видели по телевизору.

В общем, дедушка встретил внука у подъезда.

– А у нас часы сломались, – сообщил он.

Они с Феликсом уже поднимались по лестнице к лифту. Восьмиэтажный дом в Трехпрудном был старый, и подъезд был похож на церковь, такой же высокий и гулкий.

– Будильник? – поинтересовался Феликс.

Поинтересовался он этим с некоторой опаской, потому что в прошлый приход к дедушке с бабушкой потихоньку разобрал их большой синий будильник с шапочкой-звонком и собрал его снова. После этого будильник вроде бы звонил по-прежнему и даже громче – Феликс проверил, – но мало ли…

– Нет, часы с кукушкой, – ответил дедушка. – Боюсь, уже не починим. Это шварцвальдские часы. Их мой замечательный тесть привез из Германии вместе с бутылкой кирша, когда ездил туда учиться ремеслу.

– Давно? – деловито спросил Феликс.

– В тысяча девятьсот пятом году.

В школе Феликс шел по математике хорошо, поэтому сразу посчитал, что времени с тех пор прошло немало. Ну и что? Он сам читал в энциклопедии, что настоящие часы могут идти даже двести или триста лет.

А часы с кукушкой, которые висели в прихожей, были, конечно, очень даже настоящие. Особенно гирьки Феликсу нравились – они были сделаны в виде больших еловых шишек, и каждая металлическая чешуйка выступала на них отдельно.

Феликс с дедушкой позавтракали и приступили к кофе. Феликс вообще-то пил обыкновенный цикорий, но это было неважно. Дедушка любил этот ритуал, утренний кофе с внуком, и Феликс тоже его любил, особенно потому, что дома этого не было. Мама вечно торопилась и пила кофе на ходу, а если не на ходу, то разговаривая по телефону, а если не разговаривая, то вообще, бывало, не пила.

В общем, они пили кофе, и дедушка рассказывал о том, как прошла защита диссертации у его аспиранта. Дедушка преподавал историю в университете. Феликс знал, что его аспиранты всегда защищаются трудно, потому что у них неудобные темы. Как темы могут быть неудобными, ведь это не стулья, было ему не очень понятно, однако он доверял мнению дедушки.

Но сегодня Феликс пил кофе без удовольствия и слушал дедушку вполуха, потому что думал про часы с кукушкой. Больше всего именно про кукушку он думал. Жалко было, что она сидит в своем домике и не может даже выглянуть, ведь часы сломались.