Она заглянула в спальню – может, надо разбудить Нину и мальчика? Но те спали так сладко, что Мария не стала этого делать.

Она услышала, как захлопнулась дверь. Стало тихо. Из-за кромешной тишины, воцарившейся в маленькой квартирке, ей стало грустно и захотелось поскорее уйти тоже. Кстати, она вспомнила, что так и не выяснила, когда будет готов комод, а ведь обещала Кире Алексеевне.

Феликса она увидела уже на бульваре. Он садился в машину, которая показалась Марии допотопной. Впрочем, была она, как видно, вместительной: массивного комода не было заметно, значит, он полностью уместился в багажник.

– Феликс, подождите! – окликнула Мария. – Ведь я не узнала, скоро ли вы сможете закончить эту работу. Дело в том, – добавила она, подходя к нему и словно бы оправдываясь за свое неуместное любопытство, – что Кира Алексеевна нуждается в деньгах, потому и продает этот комод, и ей, конечно, хотелось бы поскорее.

– Через три дня привезу, – сказал он. – Как только лак высохнет. – И спросил неожиданно: – Я отвезу вас домой?

– Но совсем не обязательно, – смутилась Мария. Она терпеть не могла обременять кого-либо собою. – Я вызову такси.

– Незачем. Я живу в трех улицах от вас. Садитесь.

В машине пахло крепким горьковатым табаком и почему-то металлом. Это странное сочетание показалось Марии приятным.

– Я инструменты здесь держу, потому металлом пахнет, – сказал Феликс.

Он ответил на вопрос, который она не успела задать. Мария еще при первой встрече заметила, что он каким-то удивительным образом знает, о чем она хотела бы спросить. Впрочем, почему же удивительным образом? Просто она слишком незамысловата, по-видимому, вот и нетрудно догадаться.

Машина ехала по бульвару Батиньоль. Утренний послерождественский Париж был пустынен и странен. Мария поняла вдруг, что впервые в жизни едет по городу в такое утро.

– Это совсем ново для меня, – сказала она.

И сразу спохватилась, что говорит не вполне ясно. В этой просторной старой машине, в горьковатом ее нутре, в обществе этого непонятного мужчины она чувствовала себя как в одиночестве. Это было самое естественное для нее состояние, потому что она привыкла жить в одиночестве, но все же, конечно, следовало бы изъясняться разумнее.

– Утро после Рождества я всегда проводила дома, – пояснила Мария. – И сегодня впервые в жизни оказалась в это время на городских улицах.

– Вы чувствуете себя неуютно? – спросил Феликс.

Его глаза поблескивали в темноте зимнего Парижа.

– Нет, – ответила Мария. – Но уютно было бы тоже неправильным словом. Я чувствую себя странно. Как будто мой мир немножко сместился – вот так будет точно сказать. – Она покачала головой и добавила: – Но я замечаю, что снова стала говорить по-русски неправильно.

– Все правильно. А смещение оттого, что ночь не спали, – сказал Феликс. – Что должно было вам присниться – присниться не успело. Вот оно теперь в явь и пробирается. Это просто сонные фантомы, – добавил он, Марии показалось, успокаивающим тоном.

– Вы очень необычно сказали, – улыбнулась она.

– Сейчас домой вернетесь и отдохнете.

– Вообще-то я не устала, – сказала Мария. – Мальчик, к нашему удивлению, быстро отправился спать, сразу после двенадцати, и мы очень тихо сидели с Кирой Алексеевной. Вы хотите что-то спросить, Феликс. Но не решаетесь, – заметила она. – Спросите, пожалуйста, меня нисколько не смутит любой ваш вопрос.

– Откуда вы знаете, что любой?

– Мне так кажется.

– Да я ничего особенного вообще-то… Просто подумал, что вам со старушкой, наверное, скучно было праздновать. В Париже красивое Рождество. Хочется на улицы.

– Разве? Нет, на улицы мне не хотелось. Наверное, я просто привыкла к этой красоте. А с Кирой Алексеевной нисколько не скучно. Я знаю ее много лет, она работала с моим папой, была его… как это… ассистент на его операциях. Он был хирург, – пояснила Мария. – У Киры Алексеевны была нелегкая жизнь. Впрочем, я мало знаю русских здесь, у которых жизнь была бы легкой. Ее мама успела уйти, то есть уплыть, из Крыма на последнем пароходе. Она была беременна тогда, это уже было заметно. На пароходы давали билеты только военным. Ее муж был офицер армии Врангеля, ему дали один билет, только для него. И он втолкнул свою жену на сходни по этому единственному билету, и сходни тут же убрали. Она плакала, рвалась назад, но ее не пустила военная медсестра, которая тоже отплывала на этом пароходе. Мама родила Киру Алексеевну уже в Париже. А ее мужа расстреляли и сбросили его тело в старый генуэзский колодец. Там были женщины с грудными детьми, в этих колодцах, жены офицеров или, может быть, просто женщины, которые считались врагами. Многих бросали в эти колодцы полуживыми, и детей тоже. Кира Алексеевна узнала все это только десять лет назад. Кто-то из тогдашних крымских очевидцев оставил воспоминания, и их опубликовали в России. Но извините, – спохватилась Мария. – Возможно, это не совсем хочется вам знать, а я рассказываю, не спросив вашего желания.

– Рассказывайте, рассказывайте, – сказал он.

– Я знаю много таких историй. Мне кажется, это не просто собрание ужасных фактов. Это свидетельство.

– Свидетельство чего?

– Есть то, что называется цивилизационным кодом. Русский цивилизационный код был разрушен теми событиями очень сильно. А ведь потом еще были коллективизация, голод, война, бесконечные репрессии. Людей убивали и убивали, и всегда лучших. Может быть, этот русский код разрушен навсегда.

– Не волнуйтесь, – сказал Феликс.

– Вы считаете, что это не так?

– У вас губы побелели. Не волнуйтесь, Мария.

– Да-да, – сказала Мария. – Я не буду. Все равно ничего не изменить. Извините, Феликс.

– За что?

– Я стала говорить не о том.

– А о том – это было бы о чем?

– Наверное, о Рождестве. – Мария улыбнулась. – Вам, наверное, грустно работать в праздник.

Она хотела сказать еще, что в работе в праздник есть что-то неприкаянное, но ей показалось неловким говорить это ему.

– Нет, ничего, – усмехнулся Феликс. – Я привык не думать о таких вещах.

– О каких?

Он не ответил. Мария вдруг поняла: о праздниках, конечно. О том, что их можно как-нибудь отмечать. Она поняла это так ясно, как если бы он произнес это вслух.

В нем чувствовалась сила, и ей было непонятно лишь, почему, чувствуя эту его силу, она беспокоится о нем. Это было непонятно во всех отношениях.

– Вы охотно реставрируете мебель? – спросила Мария.

Он улыбнулся. Она чуть наклонилась вперед, пытаясь заглянуть ему в лицо. Что в ее словах показалось ему смешным? Но понять его мысли было невозможно.

– Охотно, – ответил Феликс.