Пожилая продавщица, чем-то напоминающая его бабушку, сказала, что остался только «Кокосовый безе», с черносливом. Ну и пусть. Хоть какой. Сладкого хотелось невыносимо.

Ночью его начало мутить. Организм долго сопротивлялся, но потом сдался и стал изрыгать из себя все содержимое – кальвадос, виски, жирное кокосовое суфле с черными ошметками чернослива и какую-то ядовитую жидкость с запахом ацетона.

Валентин не помнил, сколько раз он засыпал, просыпался и оказывался в туалете в согнутом состоянии. Окончательно он пришел в себя только утром. Глаза ломило, желудок ныл, болела голова. Не помогало ничего. Ни горячий чай, ни свежий воздух. Едкий привкус во рту, казалось, разъедал слизистую, а стыд разъедал мозг. Хотелось встать на колени, заплакать и раскаяться, чтобы избавить свою совесть от мучений. Переложить страдание на кого-то другого. Близкого. Тому, при виде кого совесть мучает.

Валентин взял телефон.

Надо просто набрать номер. Ее номер. Позвонить и сказать: «Зачем ты уехала? Бросила одного, больного. Поэтому все и случилось. Но я люблю только тебя. Прости меня».

И сразу станет легче.

Он начал набирать знакомые цифры.

Диана его любит. Она простит. Она сильная.

Но кто знает, как будет при этом страдать и рваться в груди ее сердце? И даже если она его простит, им будет очень трудно вместе. Такие раны долго затягиваются, а иногда кровоточат до самой смерти.

В трубке раздались длинные гудки.

Валентин вдруг отчетливо представил, как от его слов вздрогнут ресницы-бабочки чуть раскосых глаз, как в них заблестит слеза, а когда высохнет, в них навеки затаится острый хрусталик печали.

Он нажал «Оf» и вообще отключил телефон.

Потом поставил диск «Пинк Флойд», лег на диван и стал смотреть в потолок. Оставалось одно – ждать, когда время своим неудержимым потоком начнет растворять в памяти черно-коричневые сгустки воспоминаний, как куски чернослива в кокосовом суфле.

«…T e time is gone the song is over… – незримо отмеряли минуты гитарные аккорды – …thought I’d something more to say» [9] .

К вечеру им завладело одиночество. Оно незаметно подкралось и вползло внутрь. Он стал прятаться от него, но оно не уходило, а только в разных концах квартиры чувствовалось по-разному. Сильнее всего в спальне на кровати, а меньше – на полу в зале. Поэтому он так и лежал, подтянув колени к подбородку, бессмысленно наблюдая за мельканием фигур на экране телевизора.

Почему создатель наградил его такой чувствительной натурой? Тысячи, миллионы людей преспокойно делают это и даже не задумываются, а он страдает. Ведь ничего особенного не произошло. Обычный половой акт. Секс. Но вся проблема в том, что, видимо, он не мог оторвать одно от другого. Не мог. Душа – это же часть тела, как глаза, кончики пальцев, губы, соски…

Из оцепенения его вывел друг-строитель, неожиданно заскочивший, чтобы забрать дрель, которую Валентин когда-то брал и, естественно, забыл отдать. Друг куда-то торопился, но все-таки поинтересовался, как дела, как здоровье, и, пожелав удачи, уехал. Валентин еле сдержался, чтобы не излить ему душу, но вспомнил бабушку. «Никогда не исповедуйся друзьям, иначе можешь их потом возненавидеть», – говорила она. Мудрая она была, бабушка, и добрая.

Он достал бело-синюю коробочку, выпил одну капсулу и пошел спать.

Диана вернулась от мамы рано утром в воскресенье. Он даже испугался, услышав, как открывается входная дверь. Она долго упрекала его за то, что ни один телефон не отвечал. Когда Валентин объяснил, что очень плохо себя чувствовал и хотел просто выспаться, она прямо в одежде забралась к нему в постель и стала гладить и целовать, как маленького ребенка. Потом, приказав ему лежать, съездила в супермаркет и приготовила завтрак. Тосты, омлет и фруктовый салат.

Во время завтрака Валентин глупо улыбался, еще не совсем придя в себя, и даже обрадовался, когда она уехала в салон, попросив его привести себя в порядок. Сегодня должна была состояться предварительная репетиция показа коллекции, и Диана пригласила Валентина в студию.

– Ты должен сам все увидеть и услышать похвалу режиссера за твою идею с саблями, – бросила она ему, торопливо одеваясь и убегая. – И не хмурься, улыбнись, пожалуйста. Я тебя люблю.

Репетиция ему понравилась. Режиссер действительно сказал в его адрес несколько лестных слов. А главное, рядом с Дианой, с ее улыбкой, и события пятницы и субботы стали казаться дурным сном. Вечером они пошли ужинать вдвоем в итальянский ресторанчик. Пили кьянти и ели спагетти, а когда ехали на такси домой, Диана заснула прямо в такси у него на плече, крепко сжимая его руку.

В понедельник Леонид подтвердил свое приглашение, сказав, что через неделю ждет их в Испании. Они взяли билеты на самолет и начали готовиться к отпуску.

Валентин дописал и сдал в редакцию еще одну статью, поэтому мог абсолютно спокойно работать над книгой.

Диана тоже практически закончила свои дела на работе и теперь приходила рано. Они ужинали, гуляли в парке и смотрели телевизор. Валентин старался совсем не думать о сексе. Перед сном он просто обнимал Диану и ждал, пока не услышит ее ровное дыхание. После этого осторожно высвобождался из ее объятий, шел на кухню, заваривал чай и пару часов писал, пока глаза не уставали от экрана ноутбука.

Единственное, что отравляло настроение, – мысль о «контрабандистах», как их стал называть про себя Валентин. Несмотря на то что Хосе сам позвонил в понедельник и заверил, что проблема «практически решена» и что ему «вот-вот должны отремонтировать грузовик и даже выплатить солидную страховку», сомнение не покидало Валентина. А когда Хосе позвонил в среду к обеду и попросил на всякий случай найти ему эти «хреновы тридцать тысяч» евро, на пару недель в долг («Чтобы хозяин не беспокоился и тебя не трогали, мало ли чего», – объяснил он свою просьбу), сомнение превратилось в страх.

«Хреновы тридцать тысяч»! – после разговора с приятелем несколько раз повторил про себя Валентин, поняв, что все очень плохо. Где бы их еще взять? Он стал размышлять, кто может дать деньги в долг. Единственным вариантом оставался Леонид. Но к нему идти не хотелось.

А может, послать всех к черту, уехать в отпуск – и пусть разбираются сами?

Пена в бледно-голубой ванне, заполненной наполовину водой, была розовая. Даже не розовая, а розовато-красная. Как пенка, когда варят малиновое или вишневое варенье. А тело, которое лежало в этой пене, неестественно белое. И все без единого волоска. А по всему полу разбросаны осколки зеркала. Острые и изогнутые. Много, много. Так, что босой ногой страшно вступить.

Валентин содрогнулся и схватил Диану за руку.

– Ты что, испугался?

– Конечно, испугался. Ты так красочно передала свой сон, что у меня вся картинка отчетливо стоит перед глазами. – Валентин сжал ее пальцы, чтобы чувствовать пульсирующую в венах кровь. Живую и теплую.

– Ты такой глупый, – Диана сбросила плед и потянулась. – Тебе совсем ничего нельзя рассказать. У тебя сразу просыпается воображение. Тебе бы не книги писать, а дизайнером работать. Был бы знаменитым и богатым-богатым…