И полыхнуло знатно! Перво-наперво, за ворота университетского городка вытолкали неугодных преподавателей и надзирателей дортуаров. А вместе с ними – и полицейских чинов, оказавшихся в это время в участке. К счастью, обошлось без насилия – со своими, «домашними» церберами у студентов установилась своего рода шутливая вражда-сосуществование, и ни у кого их смутьянов не поднялась рука на вахмистров да капралов, невесть сколько лет дежуривших на перекрёстках университетских аллей и не раз доставлявших пьяных до изумления студиозусов домой на руках.

Сам участок громить тоже не стали даже – ограничились преданием аутодафе найденных документов, да взломом оружейной комнаты. После чего оплот тирании опечатали, а над входными дверями, поверх имперского орла, повесили транспарант с неизменным «Liberte, Egalite, Fraternite»[2] – бунтарским призывом, ничуть не изменившимся после Переноса.

Таким образом, студенческий бунт приобретал отчётливо политическую окраску. Обер-полицмейстеру полковнику Вермейеру, самолично явившемуся увещевать молодых смутьянов, была предъявлена петиция, в которой виновниками беспорядков и гибели двадцати трёх студентов и двенадцати сотрудников Университета объявлялись власти Империи. «Спровоцировав бессмысленную и преступную войну с Конфедерацией инри, – гласило воззвание, правительство и лично кайзер направили гнев народных масс, возмущённых бездействием хвалёного Воздушного Флота не защитившего город от бомбардировки, на интеллигенцию и студенческую молодёжь – на единственных носителей идей народовластия и справедливости. И цель кровавых тиранов – руками осатаневшей от страха толпы уничтожить робкие ростки свободы и запугать тех, кто смеет проявлять вольнодумство, пытается стряхнуть оковы, обращаясь к источнику истинной мудрости и знаний, из которого давно уже вкушают свободные народы Теллуса…»

Прочтя воззвание, полицмейстер не на шутку перепугался: то, что начиналось как обыкновенная массовая драка, оборачивалось серьёзными противоправительственными волнениями. И это на фоне разгорающейся войны! А потому, Вермейер категорически запретил соваться в мятежный университетский городок. Распорядившись установить вокруг его кварталов жиденькое кольцо полицейских кордонов, он отправился с визитом на дом к начальнику жандармское управления. Следовало обсудить первоочередные меры, скоординировать действия и, главное, решить: обращаться ли за помощью к армии?

– Студентиков мы с вами, герр Вермейер, утихомирим своими силами – говорил лейб-жандарм, спускаясь по лестнице. Лощёные лакеи, все, как один сотрудники жандармского управления, почтительно приблизились – один с шинелью, другой с форменным пикельхаубом и тростью. Рядом адъютант в чине обер-лейтенанта с бюваром под мышкой – ждёт, когда начальство изволит отъехать. Вермейер с генералом величественно проследовали через залу, дверь распахнулись, и в лица высоких чинов ударил утренний бриз. Полковник поморщился – ветерок, которому хорошо бы обдувать Верхний город морской свежестью, нёс отчётливый запах гари. Пожары в рабочих окраинах удалось потушить только вчера, а в Пивном тупичке до сих пор догорало здание трактира, и дым стелился стелется в сторону Холмов грязно-бурым шлейфом.

– Лишь бы к смутьянам в университетском городке не присоединились иные прочие… ну да вы понимаете. Так что придётся вашим шуцманам постоять в оцеплении бессменно – войска привлекать нельзя, опасаемся десанта. А мои жандармы с ног сбились, вылавливая инсургентов и инрийскую агентуру.

– Да, инсургенты… – обер-полицмейстер сокрушённо вздохнул. В университетском городке это слово у всех на устах. «Инсургенты», вишь… хулиганьё, мальчишки,! Им бы стёкла бить да с мастеровыми драться по праздникам – а туда же, в политику!

Вермейер живо представил неизбежные последствия инцидента: столичные комиссии, расследования, газетные статьи и, как следствие – личное неудовольствие Кайзера. Одна надежда, что война всё спишет. Вряд набег Армады был всего лишь попыткой прощупать воздушную оборону Побережья… Прав, прав гросс-адмирал Найдёнофф: наверняка за дальним горизонтом прямо сейчас копятся куда более грозные силы…

Вермейер огляделся.

– Как вас там… подойдите-ка!

Верзила, мыкавшийся в полосатой будке возле генеральского крыльца, вскочил.

– Зауряд-прапорщик Ремер, седьмой пограничный пост.

простите, управление полиции третье городского округа, герр полковник!

В глазах, в позе – готовность служебного пса, замеченного хозяином. Мундир висит мешком, явно с чужого плеча. А вот кобура на боку висит не по-уставному: сдвинута назад, расстёгнута, рукоять револьвера торчит вперёд. Уж сколько пеняли пограничникам офицеры-проверяющие – бесполезно, те всё равно носят оружие на свой манер и даже полагают это своего рода знаком отличия. Как же: следопыты-разведчики, это вам не паркетные шаркуны и штабные карьеристы!

– Из пограничников? Вот и отлично: вы народ инициативный, сообразительный, а сейчас это как раз то, что нужно. Вот, изволите видеть, ваше превосходительство, – повернулся Вермейер к генералу. – Один из лучших моих людей – с боевым опытом, и при тушении пожаров, как мне докладывали, отличился.

Персонально о Ремере полковнику не докладывали – не та шишка. Но почему бы не приукрасить для пользы дела? Ведь людей, и правда, не хватает, чтобы приходится мариновать их на бессмысленном, в общем, посту…

Жандарм намёк понял.

– Такого молодца – и в будочники? – добродушно прогудел он. – Неужели не нашлось дела посерьёзнее? Лейтенант, немедленно распорядитесь, чтобы зауряд-прапорщика сменил кто-нибудь из наших жандармских чинов!

Краем глаза Вермейер заметил, что физиономия Ремера расплылась в восторженной улыбке. Ну, точно – цепная овчарка, которую ласково потрепали по загривку.

– Подкатила коляска – главный жандарм города терпеть не мог дампфвагенов. Адъютант подскочил, открыл дверь, откинул подножку. Тучный генерал тяжко взгромоздился в экипаж и тот зашуршал по мостовой дутыми шинами.

У Вермейера словно гора с плеч свалилась. Войск пока не будет (коннопионеры не в счёт, они приданы жандармскому управлению) а значит, есть шанс, что обойдётся без большой выволочки сверху.

Но для этого надо сначала справиться с мятежом.

– Имейте в виду, прапорщик, сейчас от спокойствия в районе Университета многое зависит. – Вермейер повернулся к осчастливленному им зауряду. – Вы уж не подведите, я на вас рассчитываю. Как примете команд – получите карабины, тяжёлое вооружение по штату усиленного взвода. Мало ли что… Транспорт раздобудете сами, можете при необходимости, реквизировать гражданские экипажи, бумагу вам выпишут. Да, и напомните этим комендантским крысам, что такое огнемёт – отвыкли, поди, за бумажками, от серьёзного оружия!

«Ну и подарочек подбросил жандармский генерал! – уныло размышлял Ремер спустя полтора часа. – Спасибо, ваше высокопревосходительство, за такой личный состав – штабные крысы и пыльные чернильницы из комендатуры! А как карабины держат… видать, положение, и правда, отчаянное, раз таким выдают боевое оружие! Глазом моргнуть не успеешь, как они друг друга перестреляют. А уж огнемёты – надо было видеть, как вытянулись физиономии у четверых писарчуков, которых зауряд-прапорщик определил в расчёты! Хорошо хоть, догадался не давать этим «огнемётчикам» полные баллоны, ограничился учебными пустышками – тот, что пониже, рыжеволосый, перепутал шланг для огнестудня с воздушным, и даже попытался накрутить на штуцер, даром, что резьба на нём левая, как раз для защиты от таких олухов…»