Она хищно улыбнулась – Уилбура пробрала дрожь от изгиба тёмных, до черноты, губ в сочетании с непроницаемо-искрящимися глазами.

– …а сейчас мне нужно, чтобы ты постарался – и постарался хорошенько. Я опустошена, и страсть человеков – единственное, что может вернуть мне силы и взбудоражить кровь.

Она сильно, растопыренной ладонью толкнула спутника в грудь, и тот полетел спиной в грозди газовых гроздей, словно в мягкую перину. Снова улыбнулась – на этот раз призывно проведя узким язычком по губам, – и нажала на пурпурную змейку у воротника своего наряда. Обтягивающие одежды лопнули по швам и словно стекли с тела, открыв взору ошеломлённого лейтенанта обнажённую кожу, чёрные бугры сосков и гладкий, словно у ребёнка, лобок.

– Ну же, не заставляй меня ждать!

Голос её стал ещё мелодичнее – казалось, она уже не говорит, а поёт.

– Сделай то единственное, что вы, самцы-человеки, умеете делать лучше мужчин инри! Не бойся причинить мне боль – тебе всё равно это не удастся.

И уверенно поставила немыслимо изящную ногу Уилбуру на живот. Англичанин вздрогнул, как от удара электрическим током. закрыл глаза. Его рука словно во сне легла на точёную лодыжку – и скользнула выше, по гладкой, словно лучший китайский шёлк, коже.

«…пропадай всё…»

Случись Перенос позже, году эдак в 1875-м от Рождества Христова по земному, неважно, юлианскому или григорианскому календарю, то всякий, оказавшийся сегодня в бледно-жёлтым, с четырьмя колоннами и флигелем, доме на Тополиной улице, мог бы с чистой совестью перефразировать классика русской литературы. Но, увы, это грандиозное событие, без которого не было бы нашего повествования, произошло гораздо раньше – так что предки россиян, неведомо чьей волей оказавшихся под иными звёздами, не смогли прихватить с собой томик-другой сочинений графа Толстого. В 1859-м году, когда грянул Перенос, будущий великий писатель хоть и успел приобщиться к литературным трудам – «Детство», Метель», «Два гусара» и немало иных опусов, – но до первого издания «Анны Карениной», обессмертившей эту фразу, оставалось полтора с лишним десятка лет.

И, тем не менее – всё смешалось в доме Собольских. Причин тому было две, как минимум. Для начала, сам профессор, на которого свалились все заботы по организации экспедиции, был ОЧЕНЬ занят.

К парадному крыльцу то дело подъезжали коляски или дампфвагены с гостями, подбегали вестовые и рассыльные в яркокрасных с блестящими жестяными номерами шапочках. Дверь кабинета ежеминутно хлопала, в приёмной толпились магистры Гросс-Ложи вперемешку с профессорами и доцентами Академии. Каждый – с пухлой папкой, в который содержалась личная исследовательская программа владельца, безусловно – самая важная, самая неотложная. Увы, количество мест в экспедиции было ограничено – вот и ждали учёные умники у дверей, наполняя пепельницы с плевательницами окурками и трубочным пеплом. Вот и судачили вполголоса, гадая про себя, как бы очернить научную программу конкурента, а свою – наоборот, выставить в самом выгодном свете.

Дел действительно было по горло, и помощь прикомандированного гардемарина – ах да, уже мичмана – оказалась ох, как нелишней. Потому как попробуй, подготовь на пустом месте, за три дня полноценную экспедицию, да ещё и в городе, разорённом воздушным нападением! Да, тарарам в доме стоял преизрядный – а тут ещё и компаньонка профессорской дочки слегла с приступом нервной мигрени и девица творит, что заблагорассудится. Например, требует от отца – новость, от которой у Алекса радостно забилось сердце.

А время не ждёт. С каждым часом новорожденный Летучий Островок отдаляется от Туманной Гавани, и найти его в небесных просторах с каждым часом будет всё сложнее. А сделать это надо: учёные Империи, и магистры ТриЭс, и натурфилософы, вроде профессора Собольского давно приглядывались к Летучим островам, и только господство воздушного флота инри в экваториальных широтах не давало им взяться за эту проблему всерьёз. А тут такой подарок судьбы: крошечный островок-прилипала взмывает в воздух всего в паре десятков миль от Туманной Гавани! И надо же было случиться такому невезению, что именно в этот момент произошёл злополучный налёт…

Вот и приходилось выжимать из оставшегося времени максимум возможного. Слава Творцу-Создателю, подходящий воздушный корабль уже был: Алекс, которому профессор с ходу поручил эту часть забот – «а вы, голубчик, займитесь-ка нашим транспортом…» – нарадоваться на него не мог. «Кримхильда», личная яхта кронпринца, по счастливому стечению обстоятельств отсутствовавшая в воздушном порту Туманной Гавани в момент налёта, была передана экспедиции по личному запросу ректора Академии Натурфилософии, подкреплённому ещё и обращением Великого Магистра Гросс-Ложи. Сейчас судно дожидалось в одном из загородных воздухоплавательских клубов, и Алексу как раз предстояло доставить туда груз научных инструментов из Университета.

Он ещё раз проверил пухлый список (вроде, ничего не забыл?) накинул плащ-пыльник (на улицах кое-где ещё дым столбом, не хватало изгваздать новенький мундир в копоти!) и вызвал грузовой дампфваген.

А вот зауряд-прапорщика Отто Ремера заботы умников из Академии Натурфилософии не трогали совершенно. Заурядпрапорщик находился в том возрасте (и чине, если уж на то пошло), когда любые неприятности воспринимаются, как должное, и единственная задача – вывернуться из них без ущерба для послужного списка. Ремер носил мундир уже четверть века, и за это время навидался всякого. Известие о новой войне его не особо тронули. Пронесло, не ранило, не убило – и ладно, а думать о мести коварному врагу – это уж увольте, это пусть кто-нибудь другой. А у нас чины слишком мелкие.

До недавних времён зауряд-прапорщик состоял в имперской Береговой охране, входящей в состав Пограничной стражи, но неделю назад он получил приказ о переводе в Туманную Гавань. Поначалу он обрадовался – дежурить на посту в респектабельном квартале несравненно приятнее, чем тянуть лямку на прибрежной погранзаставе. К новому месту службы Ремер прибыл в тот самый день, когда на город обрушился удар Армады. Со всеми сопутствующими прелестями: ударные инсекты, с противным визгом проносящиеся над самыми крышами, огненный дождь с неба, бестолковая беготня по улицам под командой ошалевшего жандармского ротмистра… Старый пограничный мундир пришлось выбросить – Ремер безнадёжно изгваздал его в копоти и чужой крови, изорвал об острые щепки и битые кирпичи, вытаскивая мёртвые тела и раненых из развалин Старого Города. Спасибо, хоть выдали старый комплект формы – не ходить же в рванине, как-никак, Туманная Гавань, столица Побережья, второй по величине город Империи…

Часовые стрелки на башне магистрата лениво подбирались к двум часам пополудни. В городе второй день, как было неспокойно – бунтуют рабочие окраины, к ним присоединились студенты: закрылись у себя в Латинском квартале (Творец-Создатель знает, откуда взялось такое название) – не пускают ни полицию, ни жандармов. Но жизнь идёт своим чередом. Обыватель тянутся из трактирчиков и кофеен – обеденное время закончилось, пора возвращаться в присутственные места. Улицы в этот час обычно свободны, не то что по вечерам, но и пустыми их не назовёшь: цоканье копыт сменяется попыхиванием рейсовых омнибусов, вслед за ними шуршат гуттаперчевыми шинами частные экипажи и скрипят «пыгунцами» разносчики и уличные торговцы. Один такой резво пробежался мимо предающегося послеполуденной неге Ремера, притормозил, скрипнув высокими сочленениями: