С реки доносились теперь сразу три звука. Гремели именно три мотора.

Федор Палыч приподнялся над кустами, за которыми сидел по нужде, и обомлел: две дюралевые лодки на полном ходу, сближаясь между собой, шли навстречу третьей.

«В клещи берут», — успел подумать старый рыбак, и тут раздались торопливые, словно удары дождя по брезенту, выстрелы.

«Да это же… Это убийство… Они убивают человека…»

Человек только что стоял над бортом и тут же исчез в волнах.

Если бы у деда была в руках хотя бы малопулька, он, старый дед, не отступил бы. Он открыл бы отсюда огонь и хотя бы одного, но скосил. Не так тут далеко до них. Убили человека, и хоть бы что. Среди бела дня. Когда такое могло быть?! В разные времена он жил, но такого не было. Разве что в Гражданскую. Но тогда другое дело было. Тогда по идейным соображениям. Тогда царизм правил. И брат шел на брата. Но была цель. Теперь что ими движет?

Лодки быстро развернулись и пошли вверх. Через секунду их будто и не было никогда.

Федор Палыч торопливо поддел штаны и, застегивая пуговицы на ходу, поспешил книзу. Лодка без управления быстро шла по течению. Старый рыбак с сожалением глядел ей вслед. Пропала чья-то собственность. Впрочем, пропал и собственник. Только волны гуляют на поверхности. Рябь одна. Не зря Федор Палыч под утро видел сон: щука будто порвала сети и ушла — одни дыры остались. Интересно жить стали. Удивляться не приходится: где пропастина, там и ворон. Погиб, может, ни за что человек. Прямо на глазах из автомата — и пошли вскачь…

Волна вдруг набежала одна на другую, и показалось деду, что бревно-топляк несет по реке. Чуть ниже того места, где только что расправа состоялась. Боже ж ты мой!.. Да то же человек всплыл и дышит, кажись, отплевывается через силу. Дед почувствовал, как у него забилось сердце.

Он быстро скинул с себя ботинки и брюки, оставшись в рубахе. Кинулся в воду. Вернулся, сбросил рубашонку, схватил с песка трухлявую жердь — и вновь к реке. Вода прохладная. Лет десять не бывал в воде, но делать нечего. Вошел по горло и протянул несчастному. Тот еле движет руками.

— Давай! Хватайся, пока не вернулись…

Дед поднатужился и хлебнул ртом воды. Надо бы плыть, да какой он теперь пловец, Федя Жареный. Сено-солома, в общем, а никакой не Водяной.

Мужик все-таки ухватился одной рукой за жердь. Федор Палыч, обрадованно скребя по илистому дну кончиками пальцев и задирая кверху голову, поспешил обратно. Попалась добыча. Теперь не вырвется…

Подтянул раненого к берегу, бросил жердь и, подцепив под мышки, вытащил из воды, положил на песок. Тяжеловат оказался для старика мужик. Из раны над ключицей текла, слабо пульсируя, кровь. Слава богу, важные сосуды не задеты. Иначе тут бы сейчас фонтаном било.

Федор Палыч взглянул в лицо: царица небесная, да это же Колька Бутылочкин. Он же вчера только с ним разговаривал, когда милиция приезжала. Бутылочкин ваньку ломал, плакал во все глаза. Не то что плакал, а рыдал, артист. Теперь ему не до спектакля. Лежит и рот едва открывает. Хорошо, вынырнуть успел. Не то нахлебался бы и поплыл. Как топор. Прямиком ко дну…

— Ты, дядя Федя?

— Я, милый, я. Узнал?

— Не подняться мне…

— А тебе и не надо. Лежи пока на песочке. А я тем временем за телегой сбегаю.

Старик совал мокрые ноги в штаны, но мокрое тело цеплялось за сухую одежду. Вот еще напасть.

— Откуда здесь телеги?.. Может, я сам? Сильно течет?

— Не сильно. Лежи. Не поднимайся. Иначе вся вытечет и снова наливать придется, — пугающе шутил Федор Палыч.

Надел наконец штаны, обулся — и в кусты. Сорвал там несколько огромных лопухов — и назад. Поднял липкую одежду, подсунул под нее сразу несколько листов и вновь слегка прижал. Не так струиться будет. Навылет пуля: со спины тоже мокнет. Кости бы целы оказались. Снизу тоже подсунул — и вскачь в гору, только пыль столбом. Откуда прыть у старика взялась.

Он несся кверху и удивлялся: лишь в далеком детстве он бегал в гору. Тогда это было одним из развлечений. Слава тебе, господи, несут ноги старого. Теперь бы только добежать, оглобли в зубы — и назад.

Он так и сделал. Подбежал к дому, выкатил наружу «самокатную» тележку — и тем же путем назад. Подошел к косогору, и тут телега сама потащила его вниз. Он лишь направлял ее куда надо. Затем, с трудом протащив свое тощее тело вместе с телегой сквозь заросли лопухов и крапивы, спустился к песку. Колька Бутылочкин лежал и смотрел на деда.

— Дядя Федя, не выехать тебе со мной. Круто. Ты телегу подними обратно, а потом и меня как-нибудь. Вдвоем нам легче будет. Я встану. Голова только кружится…

— Ну ладно. Ну, давай…

Федор Палыч вновь подхватил «оглобли» и потащил «самокатку» в обратном направлении. Действительно, как он потащил бы еще раненого. Еле поднял телегу вверх. Она показалась ему полногабаритной конской телегой, несмотря на велосипедные шины и легкий ход.

— Сейчас я, Коленька. Дай отдышусь…

Он остановился и разинул рот, насыщаясь кислородом.

— Теперь пошли, родной. Вставай, и пошли. Пусть у тебя голова кружится, а ты не обращай на нее внимания. Только переставляй ноги. А я рулить за тебя стану.

Бутылочкин, опираясь на деда, поднялся и, положив на его плечо голову, на шатких ногах сделал первый шаг.

— Вот видишь. Чем быстрее мы с тобой будем идти, тем быстрее поднимемся в гору. Только не падай. Не встанешь потом. Помнишь, как отец рассказывал? Про фронт? Не забывай. Иди. Тут, кроме тебя самого, помочь больше некому. Какой я помощник. Мне самому девяносто лет стукнуло, и то не помню, когда. Ради бога, не приземляйся. Не шути со стариком…

Телега стояла, задрав кверху «оглобли». Нужно лишь попасть корпусом на платформу. Платформа у тележки прямая.

Дед подвел Бутылочкина к тележке, и тот сразу же прислонился к ней. Держись, Колька! Дед поднимает!

Перебирая руками, Федор Палыч накренил к земле «оглобли». Бутылочкин лежал животом вниз.

— Тебе хорошо так?

— Терпимо, дядя Федя.

— Ну, тогда я поехал. Держись… Трясти будет… Я галопом!

И он тронулся в путь. Не к церкви, напрямую, а обходным маневром, вокруг глиняного косогора, вдоль лощины, а затем направо и в пологую гору. Федор Палыч рассчитывал, что только так поднимется в деревню. Колька бы лишь не кончился по пути.

— Не спи!

Дед едва разевал рот. А когда повернул на взвоз и пошел по наклонной в гору, совсем замолк. Пусть его покинут силы, но лишь после того, как он поднимется в гору. Там его «тачанка» сама по себе покатится к дому. Там он сам себе шофер. Здесь же она тянет книзу. Все-таки вес у этого Бутылочкина…

Вместе с его отцом, Григорием, Федор Палыч был мобилизован вначале на Финскую кампанию, воевал с белофиннами. Потом началась другая война, и тут Федору Палычу не повезло — ранило почти сразу же. С осколочным ранением он был возвращен в деревню, а Гриша потом еще воевал. Он столько воевал, что о нем даже успели забыть. Помнила одна тетка Марья. Он слишком долго не возвращался в деревню. Он вообще собрал все войны, какие только были в тот период, в том числе и Великую. Потом его занесло вместе с частью почему-то в Норильск. Только через девять лет вернулся домой старший сержант Григорий Елизаров. Такая вот история.