— Только что подоила… А холодное нельзя. Горло моментом прохватит. Пейте парное…

— Пей, Федя…

Они сели на широкую лавку вдоль окон. Дядя присел на кровать напротив, не сводя глаз с окон. Странно видеть в деревне негра. Даже оторопь берет. В телевизоре — куда ни шло.

— А это, Резидент-то твой, кобенится. Идти не хочет. Головой крутит. Тебя, видно, ищет. Надо же. Привыкнуть успел… Еле хомут на него втроем надели. И телега старая пригодилась…

Негр выпил свое молоко. Михалыч тоже. В деревне все оказалось в порядке. Зря переживал. Можно возвращаться, пока не стемнело.

— Пора нам. Живите, не расслабляйтесь, — нагонял страху Михалыч. — Знаем мы этих, — и покосился в сторону Мартына. — Федя их тоже знает. Бизнес у них такой теперь — водкой через аптеки торгуют и наркотиками через сеть собственных киосков. Все у них там налажено. И за всем стоит всего лишь один человек. Конь Рыжий называется. Всех обскакал. Паренек один рассказывал. Врать не должен… Тот, что ехал тогда со мной.

Дядя понимающе кивнул. Родичи слушали не перебивая. Они раньше жили спокойно и о наркотиках слышали только из телевизора. Теперь и до них дошло…

— Дотемна вернуться надо… Оставайтесь. Мы только так приехали — навестить, узнать, как вы тут. Не теряйте бодрости духа.

Гурьбой они вышли провожать гостей. Резидент стоял у яслей. Он повернул голову в сторону людей, повел черным глазом и заржал. Хозяина узнал.

— Здравствуй, Резидент. — И Ксении: — Сахарку бы кусочек.

Та сбегала, принесла кусок сахара и протянула Михалычу. Тот приблизился к лошади.

— Привет, Резидент. Как ты тут? Сахару хочешь?

Лошадь принялась ритмично кивать и часто вздыхать.

— Вот тебе и сахар…

Кожемякин протянул к нему руку. Чуткие губы едва коснулись ладони, и белый кусочек мгновенно исчез.

— Уронил, может?

— Да-а, сейчас он уронит…

Племянник вышел за ворота, а за ним и сопровождающий, негр, который слова толком не сказал за все время. Может, иностранец и по-русски не соображает?.. Вышли и долго стояли у ворот, провожая взглядом машину и взмахивая руками. Машина вот только у иностранца какая-то не такая. Может, напрокат взяли у кого?..

— Теперь ты понял, Федя, в чем причина моего волнения, — говорил Михалыч. — Они не только меня прижали. Они мать мою взяли в оборот. Понял, наверно, по разговору, что в заложницах была? Такие вот дела, Федя. Теперь что ты мне скажешь? Чтобы я молчал? Простил им все концерты? Простил смерть товарища?

Федя молчал. Он крутил баранку на кочках и молил об одном: амортизаторы бы только выдержали. В остальном он как-нибудь разберется… Странный этот полковник. Привез с собой и посвящает во все дела. Допекло человека. Либо действительно податься не к кому. Но ведь существуют же официальные органы — милиция, например, та же.

— Милиция не про мою честь. Сидит там некий дядя с такими же погонами и высокой должностью. Этот дядя с некоторых пор не на ту мельницу воду льет. Ему кажется теперь, что он не тому идолу служил.

В город Михалыч с Мартыном прибыли после заката солнца. Горели огни.

— Вас куда доставить, товарищ полковник? — неожиданно спросил Федя.

— Зови меня просто Михалыч. И доставлять меня никуда не надо. У этой вот остановки, где взял меня, останови. Теперь ты понял, что мне нужен помощник. Я зову тебя не на амбразуры кидаться. Нужно лишь иногда помочь — отвезти-привезти. Я оплачу. В долгу не останусь. Но если ты согласишься, мне потребуется твой телефон. А я дам тебе номер своего. И машину надо подготовить, чтобы не гремела. Средства на ремонт тоже будут. Согласен?

Он положил на приборную доску деньги.

— Мне надо подумать… Запишите телефон…

Михалыч вышел из машины, а Мартын, развернувшись, поехал в обратную сторону. Ему надо поставить машину. Стариковская оказалась машина, дедова. И на том спасибо. Он позвонит Мартыну завтра же и, если тот даст свое согласие, станет на него лишь надеяться. Он будет хотя бы знать, что машина с водителем в его распоряжении. Хотя и старая.

Он сел в подошедший трамвай и только через час оказался у знакомого дома. Он позвонил. Дверь открыла Люба и вначале не узнала его.

— Ты ли это, Толя? Ты просто неузнаваемый…

Полковник вошел. Разулся, прошел в комнату. И там снял с себя пиджак, обнажив оперативное снаряжение.

— Где ты был, Толя?.. — тревожно спросила Люба.

— Так… Съездил на Половинку, навестил мать… Живут в лесу, молятся колесу. И боятся людей. Такая вот у меня информация. Но этих пока что там не было. Им некогда теперь…

— Что ты говоришь такое. Меня всю прямо трясет…

— Как же ты собралась быть моей женой, Любушка?

— То совсем другое. Там все официально. По-настоящему. А тут у тебя риск. Может, ты не должен так поступать? Пойти бы в прокуратуру и все там рассказать…

— И потом оказаться в канаве… Или очутиться в колонии строгого режима с пожизненным сроком. Ты будешь ко мне ездить, любовь моя? — холодно спросил он.

Она замолчала. Перспектива быть вдовой при живом муже ее не устраивала. Она не будет больше задавать подобных вопросов. Ему все-таки виднее. Кожемяка всегда был такой, словно родился, чтобы лишь воевать…

Михалыч вынул из кармашка пакетик, который брал с собой. Вещество не пригодилось. Мартын не был наркоманом.

Федор Палыч безвылазно жил в деревне вторую неделю. Он так и не смог уехать. Он действительно рано утром вышел к берегу, чтобы с первым же теплоходом отчалить в любимый город, чтобы не видеть больше эти огороды, эти лопухи вперемешку с крапивой и эти кедры, голубовато-синие издали. Чтоб их всю жизнь не видеть! Угораздило его родиться в Сибири. И как раз в той самой деревне, которую он так и не может забыть. Тянет его сюда. Как закроет глаза, так сразу же всплывает в глазах река. Болотце. Шишки камышовые. Дом родительский, у самой реки. А за болотцем отвесная почти гора. Над болотцем тянется к небу несколько елей. Он их помнит почти такими же. Родился, а они уже росли на том же месте. Съехали с куском чернозема и над болотцем остановились. Теперь-то уже точно подросли. Над косогором стоит желтый деревянный крест — дураки какие-то в прошлом году воткнули наверху. А за ним купол церкви, словно из земли растет.

Он бы так и ездил беспрестанно сюда, пока существуют в нем силы. В его возрасте редкий найдется, чтобы мечтать о женитьбе на вполне серьезных началах. Слух вот только подводить стал. Мерещится все чего-то ему. Орет, что ли, кто-то. А! Нет! Моторка, кажется, чья-то завелась. На рыбалку поехал кто-то. Счастливый народ. Он не понимает, какое это счастье — самому ездить на рыбалку и ловить рыбу из реки, а не из чашки ложкой. Он, например, теперь не может. Давно отдал свой обласок зятю, и тот его благополучно изуродовал. Наделал дыр, замочил на целый сезон. Дерево пошло в гниль, и лодке-долбленке пришел конец. А ведь она служила ему столько лет. Он не помнил сколько…