– Нет, этот яд не из моего арсенала, инспектор. Я питаюслабость к кураре.[64]

– Кураре вводится в кровь, мистер Рестарик. А не вжелудок.

– Познания полиции поистине безграничны, – сискренним восхищением сказал Алекс.

Инспектор Карри искоса бросил внимательный взгляд намолодого человека. Он отметил слегка заостренные уши, неанглийский,монгольский, тип лица и глаза, в которых искрилась смешинка. По лицу АлексаРестарика трудно было угадать его мысли. Сатир[65] или фавн[66]. Немного раскормленный фавн, вдруг подумал инспектор Карри, иот этой мысли ему стало неприятно.

Плутоват и неглуп – вот как бы он определил АлексаРестарика. Умнее своего брата. Мать у них была русская, так он слышал.«Русские» были для инспектора Карри тем же, чем был Бони[67] вначале девятнадцатого века или гунны[68] в середине двадцатого.Все, имевшее отношение к России, по мнению инспектора Карри, было чем-тоскверным. Если Алекс Рестарик убил Гулбрандсена, этому есть вполне удовлетворительноеобъяснение. К сожалению, инспектор Карри вовсе не был убежден, что убил он.

Констебль Доджет наконец отдышался и заговорил:

– Я подергал занавески, как вы приказали, сэр, –сказал он. – Потом сосчитал до тридцати. А на занавесях, вверху, одинкрючок оторван. Они неплотно сходятся. Значит, снаружи можно видеть в комнатесвет.

Инспектор Карри спросил Алекса:

– Вы не заметили вчера, был ли в том окне свет?

– Я вообще не мог видеть дом из-за тумана. Об этом яуже говорил вам.

– Туман не всегда бывает сплошной. Иногда онрассеивается – то здесь, то там…

– Но не настолько, чтобы я мог видеть дом. Егоцентральную часть. А гимнастический зал, рядом с ним, виднелся сквозь туман,точно призрак. Получалась полная иллюзия портовых пакгаузов[69].Я уже говорил вам, что ставлю балет «Ночи в порту»?

– Да, говорили, – подтвердил инспектор.

– Привыкаешь, понимаете ли, всюду видеть декорации, ане существующую реальность.

– Возможно. Но ведь и декорации вещь вполне реальная,не правда ли, мистер Рестарик?

– Я не совсем понимаю вас, инспектор.

– Они делаются из чего-то материального – холста,дерева, красок, картона… Иллюзия создается глазами зрителя, а не собственносамой декорацией. Сама декорация вполне реальна, не важно, в какой части сценыона расположена.

Алекс воззрился на инспектора.

– Очень мудрое замечание, инспектор. Оно подало мнемысль…

– Для еще одного балета?

– Нет, не для балета… Боже! Неужели все мы были такнедогадливы?

Инспектор и констебль Доджет пошли к дому напрямик – погазонам. Ищут следы, подумал Алекс. Но он ошибался. Следы они искали еще раннимутром, хотя и безуспешно, потому что в два часа пополуночи прошел сильныйдождь. Алекс медленно шагал по аллее, обдумывая возможности пришедшей ему вголову с подачи инспектора идеи.

От этого занятия его отвлекло появление Джины, котораяспускалась к озеру. Дом стоял на некотором возвышении, и от него шел к озерупологий спуск, обсаженный рододендронами и другими кустами. Алекс сбежал подорожке и подошел к Джине.

– Если бы можно было как-то заслонить это викторианскоечудище, получилось бы великолепное Лебединое озеро. И ты, Джина, в роли Одетты.Впрочем, ты больше похожа на Одилию[70]. Жестокая, своенравная.И совершенно неспособная на милосердие и сострадание. Ты очень-оченьженственна, милая Джина.

– А ты очень-очень ехидный, милый Алекс.

– Потому что я тебя вижу насквозь? Можешь наслаждатьсясвоей неотразимостью, Джина. Ты всех нас пришпилила к своей юбке. Меня, Стивенаи своего простодушного мужа.

– Не болтай глупостей.

– О нет! Стивен в тебя влюблен, и я в тебя влюблен, атвой муж жестоко страдает. Чего еще может желать женщина?

Джина посмотрела на него и засмеялась.

Алекс энергично кивнул головой.

– Но, к счастью, ты прямолинейна. Это итальянскаякровь. Ты не скрываешь, что тебе хочется внушать любовь, и не притворяешься,будто жалеешь своих поклонников. Ведь тебе нравится влюблять в себя, жестокаяДжина. Пусть это будет даже такое ничтожество, как Эдгар Лоусон?

Джина взглянула ему в глаза и сказала очень серьезно:

– Любовь, как ты знаешь, не слишком долго длится. Иженщинам вообще труднее в жизни, чем мужчинам. Они более уязвимы. Они рожаютдетей, и дети для них самое главное. Как только увядает их красота, мужчины ужене любят их. Они им изменяют. Они их покидают. Отодвигают в сторону. Я неосуждаю мужчин. Я сама поступала бы так же. Не люблю старых, уродливых,больных, тех, кто ноет и жалуется на свои беды, или таких нелепых, как Эдгар,который строит из себя бог весть кого. Ты говоришь, я жестокая? Мы живем вжестоком мире! Когда-нибудь он будет жесток и ко мне. А сейчас я молода, хорошаи привлекательна. – Она сверкнула своей особенной, солнечной, теплойулыбкой. – Да, Алекс, мне это нравится. А почему бы нет?

– Действительно, почему бы нет? – сказалАлекс. – Но мне все-таки хотелось бы знать, что у тебя на уме. За коговыйдешь замуж – за Стивена или за меня?

– Я замужем за Уолли.