– Я готов, – сказал он.

Десять минут спустя лорд Артур Сэвил выбежал из дома свыражением ужаса на бледном лице и молчаливой мукой в глазах, протиснулсясквозь укутанных в шубы лакеев, столпившихся под полосатым навесом, и ринулсяпрочь, ничего не видя и не слыша. Ночь была холодная, и дул пронизывающийветер, от которого газовые фонари на площади попеременно вспыхивали и тускнели,но у лорда Артура горели руки и лоб его пылал. Он шел не останавливаясь,нетвердой поступью пьяного, и полицейский на углу с любопытством проводил еговзглядом. Нищий, сунувшийся было за подаянием, перепугался при виде такогоотчаяния, какое даже ему не снилось. Один раз лорд Артур остановился подфонарем и посмотрел на свои руки. Ему показалось, что уже сейчас на нихрасплываются кровавые пятна, и с дрожащих губ слетел негромкий стон.

Убийство! Вот что увидел хиромант. Убийство! Ужасное словозвенело во мраке, и безутешный ветер шептал его на ухо. Это слово кралось поночным улицам и скалило зубы с крыш.

Он вышел к Гайд-парку: его безотчетно влекло к этим темнымдеревьям. Он устало прислонился к ограде и прижал лоб к влажному металлу,вбирая тревожную тишину парка. «Убийство! Убийство!» – повторял он, словнонадеясь притупить чудовищный смысл пророчества. От звука собственного голоса онсодрогался, но в то же время ему хотелось, чтобы громогласное эхо, услышав его,пробудило весь огромный спящий город. Его охватило безумное желание остановитьпервого же прохожего и все ему рассказать.

Он двинулся прочь, пересек Оксфорд-стрит и углубился в узкиеулочки – прибежище низменных страстей. Две женщины с ярко раскрашенными лицамиосыпали его насмешками. Из темного двора послышалась ругань и звук ударов, азатем пронзительный вопль; сгорбленные фигуры, припавшие к сырой стене, явилиему безобразный облик старости и нищеты. Он почувствовал странную жалость.Возможно ли, чтоб эти дети бедности и греха так же, как и он сам, толькоследовали предначертанию? Неужто они, как и он, лишь марионетки в дьявольскомспектакле?

Нет, не тайна, а ирония людских страданий поразила его, ихполная бессмысленность, бесполезность. Как все нелепо, несообразно! Как начистолишено гармонии! Его потрясло несоответствие между бойким оптимизмомповседневности и подлинной картиной жизни. Он был еще очень молод.

Спустя некоторое время он вышел к Марилебонской церкви.Пустынная мостовая была похожа на ленту отполированного серебра с темнымиарабесками колышущихся теней. Ряд мерцающих газовых фонарей убегал, извиваясь,вдаль; перед домом, обнесенным невысокой каменной оградой, стоял одинокийэкипаж со спящим кучером. Лорд Артур поспешно зашагал по направлению кПортланд-Плейс, то и дело оглядываясь, словно опасаясь погони. На углуРич-стрит стояли двое: они внимательно читали небольшой плакат. Лорда Артураохватило болезненное любопытство, и он перешел через дорогу. Едва онприблизился, как в глаза ему бросилось слово «УБИЙСТВО», напечатанное чернымибуквами. Он вздрогнул, и щеки его залились румянцем. Полиция предлагалавознаграждение за любые сведения, которые помогут задержать мужчину среднегороста, в возрасте от тридцати до сорока лет, в котелке, черном сюртуке иклетчатых брюках, со шрамом на правой щеке. Читая объявление снова и снова,лорд Артур мысленно спрашивал себя, поймают ли этого несчастного и откуда унего шрам. Когда-нибудь, возможно, и его имя расклеют по всему Лондону.Возможно, и за его голову назначат цену.

От этой мысли он похолодел. Резко повернувшись, он кинулсяво мрак.

Он шел, не разбирая дороги. Лишь смутно вспоминал он потом,как бродил в лабиринте грязных улиц, как заблудился в бесконечном сплетеньетемных тупиков и переулков, и, когда уже небо озарилось рассветным сияньем,вышел наконец на площадь Пикадилли,

Устало повернув к дому в сторону Белгрейв-сквер, онстолкнулся с тяжелыми фермерскими повозками, катящимися к Ковент-Гарден.Возчики в белых фартуках, с открытыми загорелыми лицами и жесткими кудрями,неторопливо шагали, щелкая кнутами и перебрасываясь отрывистыми фразами. Верхомна огромной серой лошади во главе шумной процессии сидел круглолицый мальчишкав старой шляпе, украшенной свежими цветами примулы; он крепко вцепилсяручонками в гриву и громко смеялся. Горы овощей сверкали, как россыпи нефритана фоне утренней зари, как зеленый нефрит на фоне нежных лепестков роскошнойрозы. Лорд Артур был взволнован, сам не зная почему. Что-то в хрупкой прелестирассвета показалось ему невыразимо трогательным, и он подумал о бесчисленныхднях, что занимаются в мирной красоте, а угасают в буре. И эти люди, чтоперекликаются так непринужденно, грубовато и благодушно, – какую страннуюкартину являет им Лондон в столь ранний час! Лондон без ночных страстей идневного чада – бледный, призрачный город, скопище безжизненных склепов. Чтоони думают об этом городе, известно ли им о его великолепии и позоре, обезудержном, феерическом веселье и отвратительном голоде, о бесконечной сменеболи и наслаждений? Возможно, для них это только рынок, куда они свозят плодысвоего труда, где проводят не более двух-трех часов и уезжают по еще пустыннымулицам, мимо спящих домов. Ему приятно было смотреть на них. Грубые и неловкие,в тяжелых башмаках, они все же казались посланцами Аркадии. Он знал, что онислились с природой и природа дала им душевный покой. Как не завидовать ихневежеству!

Когда он добрел до Белгрейв-сквер, небо слегка поголубело ив садах зазвучали птичьи голоса.

Когда лорд Артур проснулся, был полдень, и солнечные лучизаливали спальню, струясь сквозь кремовый шелк занавесок. Он встал и выглянул вокно. Лондон был погружен в легкую дымку жары, и крыши домов отливали темнымсеребром. Внизу, на ослепительно зеленом газоне, порхали дети, как белыебабочки, а на тротуаре теснились прохожие, идущие в парк. Никогда еще жизнь неказалась такой чудесной, а все страшное и дурное таким далеким. Слуга принес наподносе чашку горячего шоколаду. Выпив шоколад, он отодвинул бархатную портьеруперсикового цвета и вошел в ванную. Сверху, через тонкие пластины прозрачногооникса падал мягкий свет, и вода в мраморной ванне искрилась, как лунныйкамень. Он поспешно лег в ванну, и прохладная вода коснулась его шеи и волос, апотом окунул и голову, словно желая смыть какое-то постыдное воспоминание.Вылезая, он почувствовал, что почти обрел обычное свое душевное равновесие.Сиюминутное физическое наслаждение поглотило его, как это часто бывает у тонкочувствующих натур, ибо наши ощущения, как огонь, способны не только истреблять,но и очищать.