— I should say, once in five days, something like that (Я бы сказал раз в пять дней, что-то вроде этого) — поправил его Свирин, любивший точность.

Часовой достал пачку сигарет из нагрудного кармана.

— Закури, Игор, — сказал он, не смягчая конечного "р" в имени матроса.

— Нет, спасибо, — с хмурой вежливостью отклонил это предложение Свирин. — Недавно бросил курить. Потому что надоело курить чужие сигареты.

— Ничего, — решил ободрить его солдат, — когда-нибудь у тебя будут и свои. У нас говорят, что нет ничего, что пришло бы и осталось навсегда, не уходя обратно. Иными словами, ничто не продолжается бесконечно. Ты со мной согласен?

Свирину не нравился немного покровительственный тон философствующего капрала, но тот хорошо знал положение экипажа "Ладоги" и был порой способен на сочувствие. Это и хотел использовать Свирин, задавая свой вопрос:

— Послушай, Обафумо, ты ведь, кажется, дежуришь в пятницу.

— Да, а что?

— Было бы хорошо, если бы нам снова дали электричество до шести утра. Даже до пяти. Оно бы пошло только на камбуз, где большой холодильник. Ваши рыбаки обещали к вечеру доставить рыбу, ну, ту, которую им не удалось продать за день. Без холода за ночь она пропадет.

— Это дело рискованное, — сказал Обафумо, непроизвольно оглядываясь. — Вдруг лейтенант придет проверять посты.

— Ты скажешь, что включил рубильник по ошибке. А ведь среди этих рыбаков, я слышал, и твой брат.

— Ты правильно слышал, Игор. Это сын третьей жены двоюродного брата моей матери. У нас говорят так: кто торгует ложью, расплачивается потом правдой. Поэтому в случае чего, мне придется выключить рубильник раньше. Так и скажи вашему повару.

Обафумо вдруг поднял голову и указал на восточную часть неба, окрашенную уже в оранжево-желтые тона. Два реактивных самолета пересекали небесное пространство, направляясь куда-то вглубь страны.

— Вот так каждое утро, а потом еще вечером перед заходом солнца, — сказал Обафумо, словно объяснял какое-то небесное явление. — Летают бомбить позиции Нванги. Ты слышал о таком, Игор?

— В ваши политические дела стараюсь не вникать. Я не знаю толком, что в моей собственной стране сейчас делается.

— У сторонников Нванги, говорят, повсюду агенты, — продолжал свое капрал. — Они и до вас могут добраться, имей в виду. В это случае каждый член команды должен сообщить об этом нам.

— Как же, сообщим, — рассеянно сказал Свирин, которому не понравился этот разговор. — Не забудь про пятницу, Обафумо.

В столовой команды завтракающие без особого гастрономического азарта поглощали кашу из сорго с красным соусом из креветок, помидоров и перца — судовой кок Максимыч давно уже перешел на туземные рецепты. Так выходило проще и дешевле. Он выглянул в раздаточное окно и сразу же навлек на себя ряд вопросов:

— Максимыч, пересмотр меню намечается?

— Хлеба с маслом совсем теперь не будет?

Максимыч, человек угрюмый, как многие повара, вопросы оставил без внимания и неожиданно объявил:

— Сказали, что на этой неделе будет доставлена рыба.

— Небось с тухлинкой? — с брезгливым сомнением спросил кто-то.

— За свежесть поручиться не могу. Я думаю, все уже знают историю этой рыбы. Когда рыбакам сообщают с берега, что цены на рынке упали до предела, они прямо с лодок продают ее нам с большой скидкой.

Кок счел, что уделил всем слишком много внимания и был готов снова скрыться в недрах камбуза, но решил напомнить:

— Пусть вахтенный помощник даст мне пару человек шкерить рыбу.

— А что еще интересного, Максимыч? — спросил боцман, до этого угрюмо молчавший.

— В обед на сладкое перезрелые бананы. Купленые по бросовой цене.

Судовой повар посмотрел на сидящих в столовой с усталым вызовом, но вызова никто не принял. Все знали, что даже здесь, в Африке, они ели бананы не каждый день, а только тогда, когда целый грузовик-рефрижератор въезжал на причал и черные грузчики начинали переносить картонные коробки с теряющими товарный вид бананами на судно.

В той же столовой капитан Якимов спустя час проводил короткое собрание команды, которое он устраивал каждые десять дней. На вид капитану было около пятидесяти, лицо у него было малоприветливо, а глаза часто смотрели как у боксера, который все время ожидает удар противника и должен его упредить, нанося свой. Улыбался он редко, особенно, когда шутил. Но зато он всегда был чисто выбрит, на нем была белая рубашка с черным форменным галстуком и черными погонами с четырьмя золотыми капитанскими шевронами. Он был убежден, что нельзя давать себе поблажки во всем, иначе ничего не сможешь требовать и от других. И еще Якимов напоминал себе, что относиться по справедливости к людям намного труднее, чем просто критиковать их за недостатки.

— Итак, докладываю о положении дел, — сказал капитан бесстрастно и словно экономя слова. — Как всем нам известно, мы находимся на судне, долг которого перед портом растет, а мы уже почти три месяца живем без зарплаты. Давайте выслушаем все службы, которые сумели заработать что-нибудь для пополнения судовой кассы. Старший механик, вы, кажется, хотите что-то сказать.

— Хочу, — басом отозвался стармех. — Мы провели краткосрочные курсы мотористов, а учащихся нам поставил местный профсоюз моряков и докеров. Оплату получили чеками Стэндард Банка.

Он был в чистой темносиней робе и все знали, что он самый старый на "Ладоге", но не знали всех его ухищрений с целью обмана медкомиссии, чтобы получить место на судне.

— Михалыч, о маслобойке не забудь сказать, — театральным шопотом напомнил ему второй механик.

— Далее, — не повернув в его сторону голову, обстоятельно продолжал стармех, — мы починили дизельный двигатель на небольшом заводике по переработке копры кокосовых орехов. Оплата была произведена наличными.

Теперь поднялся старпом, плотный человек предпенсионного возраста и с характерным трагическим взглядом, с которым он не расставался с началом выхода из родного порта.

— В отличие от нижней команды успехи наши намного скромнее. Наши матросы участвовали в покраске корпуса шведского рефрижератора "Улаф Свенсон". И еще…

Старпом украдкой заглянул в свою бумажку, словно плохо выучивший урок школьник в шпаргалку, и добавил со скромной