— Борюсь с его помощью со стрессом, который иногда возникает. Стресс — это ведь не то, что на нас действует, а то, как мы его воспринимаем. Вот послушай, как хорошо сказано о смехе и о смешном.

Он взял со стола какую-то книгу и быстро нашел место с закладкой.

— Отсутствие реакции на смешное бывает у тех, — читал Якимов, — кто лишен возможности вероятностного прогнозирования и способности к формированию версии о дальнейшем ходе событий. И еще: смех — это реакция на несостоявшиеся ожидания. И что казалось вероятным и значительным, оказалось абсурдом.

— И это все, что тебя теперь занимает? — спросила жена.

Якимов посмотрел на нее с грустной сосредоточенностью. "Как время меняет всех нас", подумал он. Вспомнились годы в училище и те случаи, когда его лишали за что-то увольнения в город. Обычно верные подруги курсантов, зная точное время начала увольнения, подходили к главному входу в училище. И через тех, кто уже выходил в город, шел обмен записками с теми, кто не смог в течение недели соблюсти своей дисциплинарной непорочности и им придется ждать еще неделю. Иногда в таком положении оказывался и Якимов. А его будущая жена была всегда образцовой курсантской подругой. "Как давно это было", ностальгически думал он. И он вспомнил вычитанный откуда-то афоризм, в котором говорилось, что во время сильной влюбленности часто теряют рассудок, но эту потерю обнаруживают уже в браке. Замечено также, что сильно выраженное чувство к другому странным образом мешает проявлению взаимности. Припоминая прошедшие годы, Якимов убеждался в том, что он любил свою будущую жену все-таки больше, чем она его. Вот годы, видимо, и расставили все по своим местам.

Прошло несколько лет и Якимов со старпомовскими нашивками на рукавах своей черной тужурки выкладывал деньги на стол перед сидящей за ним женой, перед которой лежал дамский журнал.

— Думаю, что это моя последняя зарплата старшего помощника, — сказал Якимов с усталой неторопливостью. — Через неделю будет заседать комиссия по присвоению звания капитана.

Жена молча собирала деньги со стола, а потом сказала:

— Поздравления тогда отложим на неделю.

Якимов хорошо помнил тот важный для него день. За длинным столом восседала комиссия из опытных старых капитанов. У председателя лицо было задубевшее от непогод всех морских широт, а на голове, как у молодого, непокорный чуб, только совершенно седой.

— Ну, что ж, вы, Якимов, ответили на все поставленные вам вопросы и комиссия готова вынести свое заключение.

Он оглядел всех сидящих за столом и закончил так:

— И, если она позволит, я его оглашу.

Члены комиссии согласно кивнули и заключение было оглашено:

— Якимов Павел Андреевич может быть использован капитаном на всех видах судов четвертой группы, то есть не свыше 2400 регистровых тонн.

И от себя председатель добавил:

— Но это для него, конечно, только начало и все мы когда-то с этого начинали.

Он сопроводил свои слова крепким рукопожатием. Со стены на всех смотрели портреты Ленина и Брежнева — неизбежные приметы времени.

Якимов жил, не придавая особого значения времени, и даже порой забывая о нем, но время, как известно, ни о ком не забывает и делает свое дело. И поэтому каждый человек должен пройти свое испытание возрастом, но при этом его внутреннее сомоощущение обычно никак не хочет совпадать с внешней оценкой его возраста другими. А годы шли.

Он вспомнил себя входящим в свою квартиру, от которой порядком уже отвык, с большими пакетами заграничных покупок.

— А ты знаешь, Павел, — сказала, глядя на него жена, — пока ты бродил по морям, Мариша успела уже школу кончить.

И ему было странно глядеть на свою взрослеющую дочь, словно предстояло знакомиться уже с совсем другим лицом. А мать и дочь, которая уже на полголовы была выше матери, смотрели на него с нетерпеливым ожиданием не как на главу семьи, который больше времени проводит не дома, а просто как на удачливого добытчика.

Якимов же небрежным жестом указал на груду покупок, сказав при этом, скрытно намекая на всю сложность равновесия между плюсами и минусами жизни моряка дальнего плавания:

— Вот, сами разбирайте, что кому подойдет. Размеры ваши были всегда при мне, но мог и ошибиться. Особенно в отношении Мариши. Растет ведь!

Возможность привозить дефицитные вещи была несомненным плюсом.

Якимов снял тужурку и повесил ее на спинку стула, ослабил узел галстука и подошел к окну, за которым вместо океанского простора с белыми гребнями волн, малопривычная для него картина городской жизни.

Все так же глядя в окно Якимов, не оборачиваясь, произнес малопонятные для домашних слова:

— Между прочим, заграничные рейсы для меня могут и закончиться. Ближайшая неделя покажет…

Это было после рейса, во время которого происходил тот самый лов тунцов.

На той широте, где сейчас у причала в унылом ожидании чего-то стояла «Ладога», темнело и светало в одно и то же время — около семи часов. Ночь в результате получалась неоправданно длинной, а отсутствие освещения как бы усугубляло ее продолжительность, Свирин же почему-то ночами остро ощущал тоску и унизительную предельность своих возможностей. Тянуло на воспоминания, как пьяницу тянет к выпивке. Результат выпивки, как известно, похмелье, а воспоминания часто ведут к мучительному самоаналиу, после которого индикатор жизневерия оказывается на нулевой отметке, словно стрелка судового компаса, показывающего на чистый норд.

С моря потягивало неким подобием прохлады, но корпус судна разогревался за день на солнце и потом долго и медленно остывал, как чугунный утюг, но до конца остыть не мог. Поэтому в помещения всегда стояла безжалостная духота. В эти долгие ночи он о многом передумал, но результат его умственной деятельности был прискорбно мал. Если его записать, то он состоял бы всего из нескольких предложений вместе с довольно зыбкими благими намерениями. Он, Свирин, во многом разбазарил прожитые годы. Болтался в плаваниях, а жена и малолетний сын жил как-бы отдельной от него жизнью. Серьезной профессией он не обзавелся, заочную учебу в институте прервал после третьего курса. Раньше хоть был смысл работать