имел несколько лавок и даже небольшую пекарню. Хлеб вчерашней выпечки у него шел по очень заниженной цене. Вот он сегодня неожиданно предложил, чтобы Свирин взял на себя снабжение "Ладоги" хлебом и, поскольку он покупался большой партией, Эльяс делал еще одну скидку, а также и за то, что продает единоверцам, что он не раз подчеркивал. На его груди сквозь широко расстегнутый ворот рубахи с красноречивой наглядностью красовался большой, серебряный крест, формой напоминающий коптский. Ведь Эльяс был православным христианином, правда, какого-то там несторианского толка.

— У вас много хлеба едят, — одобрительно отмечал Эльяс, — у нас, в Сирии тоже. Хлеб — основа всей жизни. Давай выпьем пива и я тебе предложу кое-что еще. Недостаток денег знаешь в чем? А в том, что их всегда мало. Ну, для большинства человечества. А африканцы говорят, что лучше иметь что-нибудь, чем ничего. Ты со мной согласен?

— Хорошо говоришь, Эльяс, — одобрил слова сирийца Свирин, с удовольствием сделав пару хороших глотков. Даже пива он не мог себе позволить в последнее время. Разве это жизнь?

— Знаешь, есть такая поговорка у нас, — сказал, глядя на Свирина, сириец, — что чужестранец чужестранцу брат. А мы оба чужие в этой стране.

Эльяс еще и посмотрел на Свирина с сочувственной доверительностью в подтверждение своих слов.

— Слушай, Игор, вам, я слышал, уже давно судовладелец не платит. Как можно так жить? Терпение, говорят у нас, вещь похвальная, если не терпеть всю жизнь. Хочешь, я тебе иногда буду давать заработать? Съездить надо туда-сюда с партией товара, проследить, чтобы все хорошо сгрузили. Бумаги все будут подписаны. Я позвоню, чтобы тебя ждали. То, что с товаром приедет не африканец и не азиат, это здесь внушает доверие. Это даже говорит о солидности фирмы.

Было видно, что Эльяс хотел еще что-то сказать Свирину и он начал немного издалека. Но перед этим он наполнил пивом высокий стакан гостя.

— У нас в Сирии говорят, что слово, сказанное к месту, стоит целого верблюда. А неуместное высказывание ничего не стоит. Но я все же скажу тебе, Игор, то, что слышал от других.

При этом Эльяс оглянулся на запертую дверь и продолжал:

— Один из ваших, мне говорили, неплохие деньги зарабатывает, но может плохо кончить.

— Кто же это? — с вялым любопытством спросил Свирин.

— Имени не знаю. Худощавый такой, с темными волосами, ходит весь в белом, как колониальный англичанин из старого фильма.

Свирин начинал догадываться, но решил промолчать. Он вспомнил, как он поздно ночью пробегал по коридору жилой палубы и в приоткрытую дверь каюты, где жил Каминский, увидел пару бутылок на столе и гору разной соблазнительной снеди. В каюте горел свет, тогда еще ток на судно подавали. Каминский его не видел: на коленях у него сидела мулатка в мини-юбке и ее курчавая голова заслоняла лицо хозяина каюты. А он уже был достаточно пьян, чтобы обращать внимание на дверь.

Эльяс потрогал седеющие усы и с замаскированным равнодушием сказал:

— Так вот, этот ваш может плохо кончить. Дело в том, что владелец одного сомнительного заведения очень хотел найти белого управляющего. Фиктивного, для представительности. Вот ваш морячок, кажется, и играет эту роль. А в этом заведении не только ночной бар, там и игорный притон, и наркотики можно достать, и девочки есть по вызову. Я-то знаю.

— Его следует предупредить? — неуверенно спросил Свирин, хотя симпатий к тому, о ком шла речь, не чувствовал.

— Можешь, конечно. Только на меня не ссылайся. Это дело опасное.

Потом он начал жаловаться на сложность жизни в стране, подчеркивая, что при англичанах жить было проще, так как соблюдался порядок. Взятки тоже боялись брать.

— Сейчас каждый смотрит на другого, как на свою добычу. В Африке так было всегда, но раньше действовали копьями и стрелами, а сейчас в ход идут более современные вещи и способы. Чиновники стараются урвать побольше из-за шаткости своего положения. Их даже нельзя теперь подкупить. Это значит, что чиновник сегодня берет у тебя деньги и ставит печать или свою подпись, но завтра он делает вид, что тебя не знает и все надо начинать сначала.

Они сидели в плетеных креслах в небольшой конторе Эльяса и пили холодное пиво из высоких стаканов. Между ними стоял и жужжал, как гигантский шмель большой вентилятор. Создаваемый им теплый воздушный поток был все равно приятнее унылой неподвижности воздуха.

— Вот придет Нванга и тогда жди перемен, — с тревожной многозначительностью заявил Эльяс, понизив голос. — Обещает расстреливать коррупционеров без суда. Правда, так говорят все политики, которые стремятся к власти.

— Нванга? Это кто еще такой? — спросил Свирин, чувствуя, что вопрос звучит глупо: видимо, есть имена, которые должны знать все, но не произносить их. Он уже забыл, что слышал это имя от капрала Обафумо.

— Тот, который в лесах со своей армией. Войска ничего не могут с ним сделать, несмотря на все свои танки и самолеты. А здесь многие его ждут. Я жену и детей отправил в Сирию месяц назад.

Тут к Эльясу заглянул местный торговец Апостолидис, он кивнул Свирину, а с хозяином они обменялись традиционным "калиспера", уже известным Свирину словом. Вошедший спросил что-то вроде "ти ва канумэ?", а Эльяс на это отозвался вопросом: "посо костизи афто?" Они обменялись еще парой непонятных Свирину фраз, а Эльяс объяснил свое знание греческого так:

— У меня когда-то было свое дело на Кипре.

Свирин поймал себя на том, что он не спешит уходить. Он сидел и пил холодное пиво, обдуваемый вентилятором и это было место, куда можно сбежать из надоевшей маленькой душной каюты и даже избавиться на время от чувства раздражающей неопределенности. Но сегодня у него появилась надежда на заработок. Ему так хотелось разгрузить себя от гнетущих его тревожных мыслей. Частично это удалось.

Рано утром Свирин снова встретился с патрульным Обафумо, когда готовился сдавать вахту у трапа. У них снова совпали часы службы и был снова такой же тусклый рассвет. И два самолета оставляли свой след в небе, готовясь нанести удар по силам невидимых никому мятежников.

Капрал прислонил свою винтовку к борту теплохода и сказал, раскрывая пачку сигарет: