— Какое у меня, например, право требовать от жены верности? — продолжал он с пьяной торжественностью в голосе. — Как и ты, я не бываю дома месяцами, материально семью поддерживаю крайне скудно и нерегулярно. Зачем я вообще такой нужен?

Они с мрачной солидарностью чокнулись и выпили.

Сквозь открытый иллюминатор, затянутый сеткой, вливался сыровато-теплый морской воздух, в каюте стояла привычная уже духота, и участники застолья были в одних трусах, несмотря на торжественный повод для встречи. На столе горела свечка.

— Но сами-то мы не изменяем! — поспешно ухватился Свирин за ускользающую мысль, как упавший в воду — за плавающее поблизости бревно. Этими словами он как бы защищал собственную добродетель, которая как раз и находилась под угрозой.

— Верно! Мы не спим с черными красотками по двум причинам: нет денег и, пожалуй, большого желания, — с легкостью объяснил ситуацию не изнурявший себя самокопаниями Сенченко. — Мы сейчас все время живем в каком-то затянувшемся ожидании, а это самое противное состояние. Недостойное мужчины. Это женщина ждет, когда на нее обратят внимание, а мужчина должен не ждать, а действовать.

По коридору старческими шаркающими шажками кто-то пробирался, в дверь вопросительно заглянул Макс, понюхав воздух, неодобрительно сморщил нос, был одарен бананом и тут же выпровожен за дверь.

— Я слышал от кого-то, что от нашего капитана жена ушла, — вдруг многозначительно поведал Свирин, повторяя услышанную случайно, скорее всего небылицу, и сам устыдился сказанного.

— И правильно сделала, — помедлив, одобрил ее гипотетический поступок Сенченко и поднес бутылку к свечке, дабы оценить количество содержимого. Еще что-то в ней слабо, но обнадеживающе плескалось.

Свирин по этому поводу заметил:

— Кто-то верно сказал, что умный человек пьет, пока ему не станет хорошо и на этом ставит точку. А вот дурак пьет, пока ему не станет плохо.

Сенченко молча посмотрел на него с выражением уклончивого неодобрения, видя в его словах косвенную и нелестную оценку их занятия.

А Свирин вдруг вспомнил тот давнишний день рождения своего товарища по военной службе. Результатом было знакомство с его будущей женой. А что таит в себе сегодняшний вечер и тоже по случаю дня рождения? Неужели его связь с африканской красавицей уже предопределена?

Голова Свирина на следующее утро была тяжеловата и настроение не из лучших, когда он явился в контору Эльяса для получения дальнейших распоряжений. Там он встретил миссионера в песочного цвета рясе и с наперсным крестом. Видимо, его миссия была торговым партнером сирийца. Свирин обнаружил в себе желание вести беседу с преподобным отцом в полемическом ключе, тогда как Эльяс наполнял холодным пивом три высоких стакана, соблюдая конфессиональный нейтралитет и благодушно поглаживал усы.

— А как вы вообще понимаете религию? — напрямик спрашивал Свирин гостя Эльяса, понимая, что вопрос его не очень тактичен.

Миссионер ответил ему отточенной формулировкой:

— Религией можно можно считать любую разделяемую группой систему мышления и действия, позволяющую индивиду вести осмысленное существование.

— И это что, касается любой религии?

— Думаю, что да. Все религии, признающие единобожие, изначально близки друг другу, — проявил свои широкие взгляды миссионер. И, посмотрев на Свирина, почему-то добавил:

— Все сложнее теперь становится увидеть собрание людей, основным мотивом которого была бы встреча с Богом.

Эльяс попрежнему в разговор не вмешивался и лишь подливал пива в стаканы гостей и себе. Холодное пиво — вот чего жаждал организм Свирина, угнетаемый похмельной тоской. Но сойти с полемических рельсов ему почему-то никак не удавалось. Видимо, мешало глупое самолюбие. Ему показалось, что Эльяс уже поглядел на него с легкой укоризной, но остановиться он все никак не мог и сказал:

— Церковь, мне кажется, сейчас больше занята поставкой разных религиозных услуг и еще технологией управления массовым сознанием. Или же просто чисто хозяйственной деятельностью.

— Не забывайте, что церковь укрепляет у человека веру, мой молодой друг из России, — с улыбкой напомнил миссионер.

— Разум делает человека способным к развитию, — полемически заявил Свирин, — а вера — нет. От нее часто только нетерпимость ко всему, что вне веры.

— И вера, и неверие, — спокойно ответил служитель церкви, — могут одинаково выражать глупость. А главное для человека — это стремление к постижению истины.

Свирину пришлось неохотно признать, что последнее слово, кажется, осталось за преподобным отцом.

Свирин был на вахте у трапа, когда рассыльный из управления порта принес бумагу. Это был счет на воду, которую накануне залили в танк в качестве питьевой. Эту меру капитана Свирин тогда еще не оценил. Рассыльный остался сидеть на причальной тумбе, а Свирин поспешил в кают-компанию, где кончали завтракать. Там, видимо, шла жаркая полемика, но он застал самый ее конец. Старпом, плотный человек предпенсионного возраста и с упоминавшимся уже трагическим взглядом, обращался к сотрапезникам, как кандидат на выборах. Свирин слушал его, пока капитан просматривал счет, а потом искал ручку, чтобы его подписать.

— Вот еще одно сравнение, которое вас убедит. Африканские страны избавились от колониализма и думали, что теперь сами все решат. И что получилось? Все богатсва в этих странах расхватали те, кто был ближе к власти. Простой народ остался ни при чем. И жить стали хуже! Разве в России, которая избавилась от тоталитаризма, не то же самое? Межплеменные войны, сейчас идут полным ходом в Африке, а ведь колонизаторы их пресекали. Это вам нашу страну не напоминает? Правда, в Африке сепаратизма такого не было, как у нас, когда отделились сразу все республики.

Капитан подписал счет и отдал его Свирину.

— Геннадий Сергеевич, а каков наш нынешний статус в России? — саркастически осведомился капитан. — Я согласен с вашими доводами, но вы помните, что изволил сказать нам господин из посольства?

— Павел Андреевич, — напыжился старпом, — я все равно чувствую себя сыном…

— Никакой вы уже не сын, — с жутковатой какой-то веселостью сказал капитан. — Вы — пасынок. И все мы пасынки великой в недавнем прошлом страны. Страны, с которой все были вынуждены считаться.

Из угла донесся бас стармеха:

— Вот именно — пасынки. Нам все кажется, что нас там ждут не дождутся…

Свирин понял, что топтаться с бумагой