На судах у причалов и у стоявших на рейде загорались огни. Свирин заклеивал конверт, когда в дверь его каюты заглянул один из матросов.

— Игорь, тебя будить на вахту или сам встанешь?

— На всякий случай загляни.

— Ты за Каминского не хочешь его вахты отстоять с ноля до четырех? Сказал, что на всю неделю и с хорошей оплатой.

— Пошел он знаешь куда.

— Догадываюсь, куда именно. Ну, в общем, дело твое.

— Ты хотел, наверное, сказать "ну и дурак". Я бы все равно не обиделся.

Матрос ушел с выражением преувеличенного равнодушия на лице, а Свирин, глядя на светлый прямоугольник конверта на узком столике в наполняющейся темнотой каюте, чувствовал, как к нему против воли подступают воспоминания. Он смутно чувствовал, что правдивость с каким-то таинственным упорством предпочитает жить в прошлом, уклоняясь от настоящего с загадочной необъяснимостью. Отсутствие же стоящего за спиной незримого цензора, возможно, восполняется собственным страхом перед правдой, боязнью заглянуть в нее, а заодно и в себя самого. А вот когда имеешь дело с прошлым, можно отбросить сомнения, можно дать волю памяти, не забывая о том, что ее возможности, увы, не беспредельны.

Свирин был женат около десяти лет и с будущей женой его свел довольно курьезный случай, когда он ни о какой Африке и не помышлял. Он служил рулевым на минном тральщике, которого наконец поставили на капитальный ремонт, а команду держали в береговом флотском экипаже, готовясь рассылать ее по другим кораблям и даже флотам. И он помнил, как начинался тот приснопамятный день. Стоял строй матросов в синей робе с нашитыми на нагрудных карманах номерами и в темносиних беретах с красной, еще советской, звездой. Перед строем стоял офицер в фуражке с белым чехлом, в кремовой рубашке и черных брюках. Его обращение к строю отличалось спокойной и дозированной строгостью:

— Сварочные работы на палубе прекращаются и бригада рабочих уходит до завтрашнего утра. Всем занять свои места в кубриках и проводить занятия по специальности. Командирам боевых частей проследить за выполнением. Разойдись!

Именно в этот, один из долгих летних дней, надо было отметить день рождения Лешки Чуева, его дружка по тральщику. За бутылкой в самоволку отправился Свирин. Свое право на эту акцию он обосновал в разговоре с Лешкой во время перекура у бочки с водой.

— Значит, сегодня вечером, — сказал он ему вполголоса, — мы и отметим, Леш, твой день ангела. Сразу после ужина.

— Да у нас же нет ничего, — ответил тот, — сначала мне надо за бутылкой отлучиться.

— Отлучаться за этой пресловутой бутылкой буду я, ибо негоже, если именинник в случае неудачи, будет грустно отмечать свой личный праздник на "губе".Я же знаю один хороший лаз и смотаюсь быстро.

Свирин уже не первый раз проникал в пролом стены, полускрытый со двора грудой старых досок, а на улице заслоненный кустом сирени. В небольшом магазинчике он взял большую бутылку (ее еще называли "огнетушителем") крепленого вина, так как на водку денег не хватило. Но вино было не знакомое украинское "бiле мiцне" (или "биомицин" — полузабытое теперь лекарство) и не низкопробный "агдам", а что-то даже мускатное. Свирину надо было прошмыгнуть всего лишь каких-то пятьдесят метров мимо старых двуэтажных домов, тянувшихся вдоль неширокой набережной канала с низкой чугунной оградой. Он не переоценивал своих возможностей и поэтому страстно стремился поскорее достичь знакомого сквозного двора, где уже виднелась та самая стена с вожделенным проломом в ней, едва проглядывавшим сквозь зелень сирени. Вдруг впереди, хотя и в отдалении, явственно проглянула за оградой предательская (но для Свирина спасительная в силу своей заметности) белизна бескозырочных чехлов, форменок и летнего офицерского кителя. Неожиданный в таком захолустье патруль надвигался с нестерпимой неотвратимостью. Перед мысленным взором Свирина промелькнула картина предстоящего задержания со всеми неприглядными деталями. Даже если бы он избавился от тяжелой и громоздкой улики, оттягивавшей карман, его синяя роба с номером на груди слева, рабочие ботинки-"гады" и пилотка выдавали его с головой как явного и злостного самовольщика.

Из-за духоты входная дверь ближайшего дома была открыта, как и дверь в квартиру слева на первом этаже. Там стояла девушка с большой рыжей кошкой на руках, видимо, собираясь отпустить ее погулять. Свирин даже не разглядел толком ее лица и обратился, скорее, не к ней, а к кошке, которая гипнотизировала его своим строгим, зеленым взглядом.

— Прошу вас, позвольте только переступить порог, чтобы не маячить в дверном проеме, — хриплым от волнения, но проникновенным шопотом начал Свирин. — Короче говоря, мне грозит неприятность. Идет патруль!

Он кивнул в сторону улицы. Девушка, как показалось Свирину, чуть заметно улыбнулась. Знакомства с матросами у нее случались и она знала, что путь их по городу не усыпан розами. Свирин был молча впущен в дом. А патруль, вместо того, чтобы прошагать мимо, зачем-то остановился у ограды канала, видимо поджидая, замеченную издали какую-то свою жертву.

Одним словом, Свирин через какое-то время познакомился не только с девушкой, но и с ее мамой, которая как-раз вошла в комнату из кухни. Время было обеденное и он был приглашен к столу. Он, конечно, вытащил из кармана штанов свою тяжелую бутылку и поставил на стол, рассудив, что дни рождения нельзя отмечать раньше времени, а позднее — сколько угодно.

— Между прочим, — сказала мама девушки, моложавая дама со следами, как раньше писали, былой красоты на лице, — я со своим Сашей — это Олечкин отец — тоже познакомилась, когда он сбежал в самоволку. Их сторожевик стоял тогда недалеко от Моста Лейтенанта Шмидта.

Свирин уже позднее с наигранным оптимизмом подумал, что история повторяется и от судьбы, видимо, не уйдешь. Когда он прощался, мама Оли сходила к соседке, вернулась с четвертинкой водки и протянула ее Свирину.

— Пусть ваш друг выпьет, раз уж у него праздник, а вам, Игорь, не советую, а то попадете в беду.

В следующий раз он пришел в гости уже имея при себе увольнительную записку и был он в бескозырке, отглаженной форменке и в брюках с острой, как нож складкой. И в руках он держал непривычную вещь в виде пышного букета летних цветов. Как давно это было…

А прошло всего несколько лет и вот Свирин