Вдруг в памяти всплыла родительская спальня, так чётко, до мельчайших деталей. Он готов был поспорить, что вспомнил даже резной узор на деревянном потолке и рисунок на турецком ковре. Перед его взором лежал пожилой человек, очень похожий на самого Идана, только седой и увядший.

Отца звали Эктор Бауэр, он всю свою жизнь работал часовых дел мастером и владел самой успешной мастерской в Мюнхене. Но к пятидесяти годам его поразила тяжёлая болезнь, которая забрала его острое зрение, незаурядный ум, и уничтожила руки. Почти десять лет он прожил в мучениях и, похоже, настал час ему освободиться от гнёта недуга.

Идан не всегда понимал, говорит ли отец в трезвом рассудке или находится в плену видений. Но на сей раз он видел свет разума в его глазах, и внимал каждому слову.

— Сынок, я должен рассказать тебе одну историю, пока ещё могу, — сказал Эктор.

— Слушаю тебя, отец, — Идан встал на колени рядом с отеческим ложем.

— Пожалуйста отнесись к этому со всей серьёзностью, — старик говорил тихо, и иногда замолкал, не договорив мысль. — Это может решить твою дальнейшую судьбу.

— Я весь внимание, — кивнул Идан.

— Я знаю, что дела в нашей мастерской идут неважно. Мы много задолжали из-за моей болезни. И как только дух покинет моё бренное тело, налетят стервятники, и наше имущество пойдёт с молотка. Но для тебя я открыл специальный счёт, когда ты родился и эти деньги никто не сможет отобрать у тебя. Мой юрист даст тебе всю нужную информацию, ты отправишься в Вену и снимешь деньги со счёта, когда тебе исполнится 21 год. Используй эти деньги чтобы найти… — он вдруг замолчал, его взор, вдруг, затуманился, и упёрся в одну точку на противоположной стене.

"Как же это больно, видеть муки этого святого человека…" — подумал Идан, он любил отца, и очень страдал, что не может облегчить его мучения.

— Отец, не уходи в себя! — позвал Идан. — Для чего мне эти деньги?

Некоторое время Эктор ещё смотрел в одну точку, но что-то внутри него снова включилось и глаза засветились опять.

— Кажется я потерял мысль… Напомни о чём я говорил, сынок, — он нащупал рукой ладонь сына и крепко сжал её.

— Ты говорил о деньгах со счёта в Вене.

Свет понимания озарил лицо старика, и он быстро продолжил, страшась снова отвлечься:

— Сынок, ты должен поехать в Санкт-Генрих и отыскать там след "часов дьявола", — голос его скрипел от волнения.

— Ты думаешь они реально существуют? — Идан недоверчиво посмотрел на отца.

— Я не думаю, я уверен. Мне довелось видеть их своими глазами, — костлявая рука с покрученными болезнью суставами сжала ладонь Идана ещё сильнее.

— Не может быть! — воскликнул Идан, по его мнению отец уже частично утратил рассудок, и уходит в мир фантазий.

— Не перебивай меня! — вдруг, закричал старик, вены на его тощей шее вздулись от напряжения.

Идан невольно вздрогнул от такой резкой смены настроения у отца, но смолчал, и дальше слушал без лишних слов.

— Я со своей матерью переехал туда из Мюнхена вместе другими слугами господина Остхоффа. Он был авантюристом и хорошим дельцом, который смог узреть золотую жилу в тех дремучих лесах. Город был основан на ровном месте, и, буквально, за год расцвёл на глазах. Мы жили припеваючи в доме для слуг, который находился по соседству с особняком Остхоффа. И я частенько бродил по его роскошным коридорам и комнатам, воображая, что я их хозяин. Но однажды гер Остхофф уехал в путешествие в Англию, а вернулся с темноволосой прекрасной женой. Даже будучи ребёнком, я понимал, что она исключительно красива. Лицо будто фарфоровое, ни одной морщинки или прыщика. Губы алые, точь в точь ягоды малины, а глаза пронзительной голубизны, как ясное небо в январе. Гер Остхофф в скором времени запретил слугам входить в дом без повода, это было разрешено только в отведённое время. Служанки сплетничали, что гер Остхофф старается осеменить новую жену, чтобы она поскорее принесла ему наследников. Я был мал, мне стало интересно, что такое — "осеменить". Из любопытства я пробрался в особняк однажды, и затаился там. Я стал свидетелем неприятной для меня сцены. Мне казалось, что гер Остхофф обижает свою супругу, — старик горько усмехнулся. — И только спустя годы я понял, что это были их любовные игры. Это событие глубоко залегло в мою детскую душу, и я раз за разом старался снова спрятаться там и подсмотреть. Но однажды я попался, меня поймала его жена. Она не ругалась, просто спросила, что я делаю в их доме. Тогда я и приметил эти удивительные часы, стоящие на каминной полке, — он протянул руку перд собой, будто касаясь призрачного видения. — Они были выполнены из чёрного камня — мориона, искусно вырезанного каменщиком так, что он казался кружевом. В переплетении вензелей и завитков моё воображение рисовало человеческие черепа и скрюченные конечности. Впрочем, может быть, так оно и было… — он пожал костлявыми плечами, обтянутыми мешковатой пижамой. — И я соврал ей, сказал, что пришёл посмотреть на часы. Она улыбнулась и позволила мне рассмотреть их поближе, встав на табурет. Я тогда не понимал, как должны выглядеть правильные часы, и не придал значения тому что увидел. Но когда я подрос, и вспоминал этот случай, я готов был поспорить, что стрелка часов шла в обратную сторону.

— Точно, как в легенде! — прошептал Идан, не сводя глаз с отца.

— Это не легенда, сынок… Они существуют. Я никому не рассказывал о них. Никто кроме тебя не знает, что последний их след затерялся в Санкт-Генрихе, в особняке Остхофф. Когда гер Остхофф скончался от неизвестной болезни, его слугам ничего не оставалось, как уехать восвояси.

— И куда же, по твоему, делись часы? — затаив дыхание, спросил Идан.

— Как раз это ты, и должен будешь узнать. Возьми деньги, и едь в Санкт-Генрих. Если ты найдёшь эти часы, ты должен завладеть ими во что бы то ни стало, — его лицо вдруг напряглось, и налилось краской, брови сдвинулись на переносице, а голос стал грубым и злым. — Обмани, укради, убей! Но завладей этими часами! — шипел старик, выкатив глаза, по его желтоватой седоё бороде потекла пена с уголка рта.

— Отец, но зачем?! Я не вор и не убийца! — ужаснулся Идан.

— Эти часы особенные, ты сможешь продать их за такие деньги, о которых даже не мечтаешь, главное не продешеви, — Эктор ткнул сына в грудь пальцем с обломанным грязным ногтем. — Ради моего доброго имени. Я