Я вздохнула. Ну не говорить же ему правду, чтоя начальник оперативно-розыскного отдела тихо умирающего от отсутствия клиентовчастного детективного агентства «Шерлок». Принадлежит оно моей подруге Федоре,и в нем мы обе начальницы, подчиненных у нас нет, зарплаты тоже, зато естьлицензия и красивые красные кожаные «корочки», подтверждающие, что ЕвлампияРоманова может на абсолютно законных основаниях проводить расследования. Однабеда, никто не собирается меня нанимать.

– Эй, Романова, ты скончалась? – загуделКрюков. – Так что, есть у тебя работа, или как?

– Или как, – грустно ответила я.

– Отлично!

– Чего же тут хорошего?

– Есть изумительное место, как раз длятебя, – зачастил Борька, – зарплата – супер!

– Спасибо, – перебила я его, –только я сто лет за арфой не сидела, руки железными стали, меня из любогооркестра мигом попрут.

– А кто говорит про струнныеинструменты? – изумился Крюков. – Значит, так, в девять жду тебя вкофейне «Макс», успеешь?

Я глянула на часы.

– Должна.

– Не опаздывай, рохля, – завершилразговор Борька.

Я быстро оделась, старательно накрасилась,потом, поглядев на себя в зеркало, осталась недовольна, смыла косметику,повторила процесс и вновь схватилась за молочко для снятия макияжа.

– Ты, Лампудель, не старайся, – хихикнулопаздывающий в школу Кирюшка, – лучше все равно не станешь. Тебя красить,как Мулю, полный бесполезняк! Ну прикинь, Мульяна с голубыми тенями и розовойпомадой.

Я уставилась на складчатую физиономию довольноухмыляющейся мопсихи и с тревогой поинтересовалась:

– Что, все так запущено? Надеюсь, морщин уменя в три раза меньше.

– И нос другой, рожа не черная, и усы пока нерастут, – успокоил меня Кирюшка, – просто косметика тебе идет, каккорове бейсболка! Лучше выкинь мазилки или Лизке отдай. Та все равно такаяуродина, что хуже ей уже не стать!

– Кто уродина? – заорала услышавшая нашразговор Лиза. – Ну погоди, гад!

Через секунду вспыхнула драка. Муля и Адапринялись истошно лаять. Я аккуратно обошла мутузящих друг друга детей.Наверное, Кирюшка прав, мне следует появиться перед Крюковым в натуральномвиде, в конце концов, я не собираюсь выходить за него замуж.

К кофейне я подрулила вовремя, вошла внутрь истала искать глазами Борьку. Никого похожего на кудрявого блондина Крюкова впомещении не было. Я обозрела довольно большой зал еще раз. Посетителей тутоказалось совсем немного. У окошка наслаждалась горой взбитых сливок весьмаполная девушка, а в противоположном углу сидел толстый, лысый мужик, похожий нагрустного кабана.

Я молча устроилась за столиком. Ну Борька!Велел мне не опаздывать, а сам…

– Романова, – раздался знакомый голос.

Я вздрогнула и обернулась. Кабан, сверкаяидеально сделанными искусственными зубами, уставился на меня.

– Романова, ты чего там села?

Не веря своим глазам, я встала, подошла ктолстяку и воззрилась на него. Господи, это же Крюков! Но что с ним сталось?Где кудрявые волосы, светлым облачком украшавшие его макушку? Да и сизого носа,заплывших глаз, огромного живота и красного цвета лица у Борьки никогда небыло.

– Романова, – загудел Крюков, страннодергая плечом, – сколько лет, сколько зим! А ты постарела, мать моя, вонуж и морщины полезли. Сколько лет мы с тобой не виделись?

– Десять точно будет.

– Да, – элегически вздохнулБорька, – повозила тебя жизнь по колдобинам, побила мордой об асфальт,сразу видно, живешь плохо. Вот я с Алкой Козловой вчера встречался, так онапросто персик, совсем не изменилась, а ты…

Решив прервать поток «комплиментов», я быстроспросила:

– Ты по-прежнему во Втором симфоническомпервой скрипкой сидишь?

– Не, – скривился Крюков, – яушел. – Чего так? Вроде хорошее место. С дирижером поругался?

У первых скрипок иногда сносит крышу. Тем, ктоне знает, поясню. Первая скрипка занимает в симфоническом коллективе особоеместо. Если выстраивать всех работников оркестра по ранжиру, то возглавитколонну, естественно, дирижер, за ним идет первая скрипка, а уж потом всеостальные со смычками, струнами, барабанами и тарелками. Только первой скрипкена сцене после концерта руководитель пожимает руку. Лишь она может себепозволить слегка поморщиться, заметив промах маэстро. Вернее,перешептываться-то будут все, но сохраняя на лицах полнейшую невозмутимость, апервая скрипка не постесняется открыто ухмыльнуться. И неизбежно наступаетмомент, когда у скрипача возникает стойкая уверенность, что его недооценивают,ломают, прогибают под пюпитр, а на самом-то деле дирижер тупой кретин, передкаждым концертом читающий записку, где написано: «Струнные справа, ударныеслева», настоящий же гений один, это он, первая скрипка. Я не утверждаю, чтоподобное случается всегда, но все же довольно часто.

Борька снова дернул плечом:

– Нет, Моцарт меня задолбал. Прикинь,Романова, я ненавижу музыку, всякую!

Я кивнула. Понимаю, у людей, которых, неспрашивая об их желании, приковали к инструменту в четыре года, иногдаоткрывается стойкая аллергия на слова «бемоль» и «бекар».

– Ты лучше скажи, – прищурилсяБорька, – хочешь иметь зарплату в пятьсот баксов?

– Конечно! – воскликнула я. – Но ктож мне ее даст?

Крюков довольно засмеялся:

– Получишь без проблем.

– Где?

– На радиостанции «Бум».

– Где?!

– Есть такое радио, называется «Бум», им нужнаведущая музыкальной программы, час в эфире, вечером, работать через день.

Я затрясла головой:

– Нет, я не сумею. Никогда не сидела умикрофона, не имею специального образования.