Хмурый хозяин дома надевает кожаную накидку с прорезями для рук, обувает сабо и направляется к свинарнику. Женщина закрывает дверь. Она смотрит в спину этому еще крепкому мужчине, ее мужчине, который медленно, широкими шагами, движется к цели под небом, затянутым черными рваными тучами. Фермерша дрожит всем телом, поворачивается, бредет к кровати, ложится и сразу проваливается в сон.

Чуть позже, тем же вечером, случившееся отходит на задний план, остается лишь смутное воспоминание. Так, пробуждаясь, ощущаешь послевкусие сна; спусковым крючком становится незначительная деталь, содержащая в себе весь сюжет и память о нем, нить, которая распадается, как только женщина делает попытку вытянуть ее на поверхность сознания. Некоторое время особое физическое состояние бездонной пустоты еще живет в ней, но каждый новый день уносит прочь частицу воспоминания о родах на полу свинарника. Свинью-детоубийцу ставят на откорм и привозят с соседней фермы хряка, чтобы покрыть другую свиноматку. Спустя три месяца, три недели и три дня она поросится, и по совету Альбера Бризара поросят из предосторожности обмазывают декоктом из горькой тыквы и можжевельника. Печальное происшествие забыто.

В конце каждой недели, выкурив трубку, выпив рюмку водки или стаканчик горячего вина на трухлявой деревянной скамейке и насладившись зрелищем дня, угасающего над замшелыми крышами хозяйственных построек, где дремлет пара вяхирей, муж возвращается к супружескому ложу. Он раздевается при свете лампы, облачается в ночную рубашку, ложится под простыню, толкает створку двери и тянется обнять жену. Она лежит на животе и притворяется, что спит, или изображает враждебное забытье. Эта женщина не стремится к совокуплению, но терпит резкие движения мужа. Он торопливо тянет вверх ее рубашку, задирает свою, мнет маленькие груди жены, обнимает за плечи, шарит между ног, направляет рукой свой длинный твердый член, узловатый, как кость или одно из тех бычьих сухожилий, которые сушат на солнце, а потом пускают на тросточки. Она лежит молча с закрытыми глазами и слушает нелепый скрип кровати, которая грозит вот-вот развалиться.

Она терпит вес мужского тела, прикосновение его кожи, резкий запах прогорклого пота, земли и навоза, повторяющееся свирепое вторжение, тяжелое сопение и зловонное дыхание, прикосновение усов к щеке и – наконец-то! – гортанный стон в подушку. Так кричит в подлеске подбитый охотником заяц, бьется в агонии и замирает на боку. Женщина ждет, когда муж уснет, встает и уходит в помещение за кухней, чтобы подмыться над тазом, удалить со своего тела все следы холодного семени, потом опускается на колени в изножье кровати, прижимает сцепленные пальцы ко лбу и шепчет слова молитвы.

Увидев совокупляющихся собак, фермерша кидается на них – с метлой, вилами или дубиной – и яростно лупит кобеля по хребтине, пока тот не расцепляется с сукой. Иногда это получается не сразу, и перепуганная самка, убегая, ломает псу пенисную кость. Запыхавшаяся женщина утирает пот со лба. Она презирает всех (или почти всех) животных и оттаивает при виде ребенка, только если тот тащит за собой на веревке тощего, полузадушенного грязного щенка или подбрасывает в воздух голубя, привязанного за лапку. Альфонс, которому она чуть не сломала крестец, бегает от нее, как от чумы. Исключение составляют коровы. Она доит их, разминает сосцы, смазав сухие ладони маслом. Цель оправдывает средства, и женщина не берет в голову сладострастие скотины, обреченной на откорм или воспроизводство. Когда свинью, корову, молодую кобылу ведут на случку, она оценивает цвет, расширение и набухание вульвы; стимулирует, если нужно, производителя, зажимает в кулак препуциальный мешок, направляет во влагалище члены, закрученные спиралью, копьевидные или сигмовидные; осыпает упреками самку или фыркающего самца, стирает пучком соломы густую вязкую сперму с крупа животного и собственной юбки. Повсюду вокруг нее творится совокупление: селезни с извилистыми членами лихорадочно оплодотворяют уток со сложными вагинами; гусаки эякулируют в складчатые половые органы гусынь; павлин распускает хвост и топчет партнершу, изнемогающую под его весом. Сперма выступает каплями, льется, брызгает на перья, пух и шерсть; крики, кудахтанье и гоготание сопровождают желанный краткий миг наслаждения. Несколько мужчин наблюдают за случкой хряка и свиноматки. Альбер Бризар бросает тоном специалиста:

– Бывает, негодники сцепляются аж на полчаса.

И повторяет шепотом себе под нос:

– Полчаса…

Остальные медленно качают головами, не сводя глаз с неутомимого самца.

Спустя год после происшествия в свинарнике, удушающе жаркой летней ночью, насквозь пропахшей жирной овечьей шерстью и потом генетт – мелких лошадок испанской породы, – женщина просыпается от скорбного предчувствия. Садится на край кровати, кладет ладонь на живот и тревожно-слепым взглядом смотрит внутрь себя. Исследует загадочную плоть и подземные течения, которые зарождаются в этом словно бы чужом теле, проливаются на матрас, текут по ногам, капают на пол. Она встает, шатаясь, бредет в закуток за кухней, закрывает за собой дверь и выкидывает ребенка в таз, над которым каждую неделю смывает с себя полупрозрачное мужнино семя, пока он храпит в кровати за стенкой. Все происходит очень быстро и почти безболезненно. Тело – в полном согласии с хозяйкой – мгновенно избавляется от ноши. Женщина смотрит на безмолвный недвижимый груз, охваченная ужасом, стирающим из головы все мысли, потом закутывается в платок, берет таз, выходит из дома и растворяется в ночи рядом со свинарником, где под соломой и ореховыми ветками – будущим «гнездом» опороса – спят свиньи.

Назавтра, в тот же час, когда заря поднимает занавес над заморской синевой, выделяя далекую черную линию Пиренеев, женщина садится на велосипед, едет в деревню, пересекает тихую площадь, затененную бесконечно высокими каштанами. Распахивает двери церкви, пахнущей холодным камнем, миррой и ладаном. Сдвигает лавки и молельные скамеечки, подметает, потом, встав на колени, моет черным мылом пол в нефе. Натирает воском исповедальню, алтарь и деревянные панели стен. Стирает пыль со свечей и мерцающего перламутром тела Спасителя, чистит ярко-красную «рану» на правом подреберье. Взмокнув от усилий и старательности, она садится на ступени паперти. Небо над деревьями посветлело, день вступил в свои права, зубчатые листья кажутся вырезанными из зеленого фетра. Телята со смешными, непропорционально длинными задними ногами сосут молоко у трех шаролезок[3], их шкуры покрыты росой, они щиплют траву, мирно качая головами, и бубенчики весело позвякивают в унисон с воробьиным чириканьем. Густое дыхание животных пахнет рубцом и метаном, они регулярно отрыгивают и пускают газы, запахи смешиваются с ароматом дрожжей и свежего хлеба из пекарни. Женщина поднимается, превозмогая боль в суставах, идет через площадь к уличному фонтану, умывает вспотевшее лицо, вытирается полами блузки, зачерпывает в ладони воды и утоляет жажду. Следом за ней