– так бережно и нежно, что наутро девочка не помнит, как оказалась в доме, и не знает, приснились ей вечерние посиделки или случились на самом деле.

Мать, сухопарая женщина с красной шеей и натруженными руками, не слишком опекает дочь, но обучает ее каждодневным умениям, необходимым всем женщинам. Малышка рано начала помогать по хозяйству, она подражает матери, копирует ее жесты и в свои пять лет держится по-крестьянски прямо и строго и крепко стоит на земле, уперев кулачки в худые бока. Она полощет белье, сбивает масло, ходит за водой на колодец или к источнику и не ждет ни благодарности, ни похвалы. До рождения Элеоноры мать беременела дважды, но скудные нерегулярные крови продолжали идти, и она не понимала, что носит ребенка, думала, просто поправилась на живот. Она и в детстве была толстопузой из-за увеличенных внутренних органов, зараженных паразитами. Трудно уберечься, если играешь в земле и навозе, ешь постное мясо, а лечит тебя не доктор, а мать – доморощенным чесночным настоем.

Как-то раз, октябрьским утром, она возится с рожающей свиноматкой и вдруг, перепоясанная болью, безмолвно падает на колени. От разбросанной по полу свинарника соломы в воздух поднимается бледная, остро пахнущая пыль. У нее отходят воды. Опоросившаяся свинья ходит вокруг хозяйки, тяжело вздыхая, ее огромный живот колышется, соски набухли молоком, вздувшаяся вульва разверста. Женщина рожает, сначала на коленях, потом на боку, как собака, как свинья – изнемогающая, багроволицая, со лба ручьями течет пот. Она ощупывает липкую массу, рвущую ее по живому, и, уцепившись за родничок, вытаскивает зародыша и отшвыривает его в сторону, подальше от себя, потом вытягивает за синюшную пуповину послед, и тот, чавкнув, шмякается на пол. Маленькое тельце покрыто зернистым глянцем и напоминает то ли желтушного червячка, то ли серую, с золотистым отливом личинку колорадского жука, вылупившуюся в жирной земле и оторванную от питавших ее корней. День просачивается в щели между досками, в кислую атмосферу мрака, пропитанного запахом бойни, касается лежащей на полу неподвижной и страшной массы. Женщина встает – и переламывается пополам от адской боли, трогает себя ладонью под юбкой, вздрагивает, выходит из загона и закрывает дверь на щеколду, бросив на поживу свинье свое мертворожденное дитя и плаценту. Она долго стоит у стены, пытаясь отдышаться. Перед глазами плавают расплывчатые цветные тени. Она покидает ферму и прихрамывая идет в Пюи-Ларок. Капли дождя стекают по ее вискам. Юбки потемнели от послеродовых выделений. Она пересекает площадь, ни на кого не глядя. Встречные подмечают и грязную юбку, зажатую в кулаке, и смертельно-бледное лицо, и губы, побелевшие, как старый шов. Темные, выбившиеся из-под платка волосы облепили щеки и шею. Она толкает дверь церкви, входит и падает на колени перед распятием.

Она возвращается под проливным дождем, бредет вдоль канав, и коровы провожают ее отрешенным взглядом томных глаз. Женщина двумя руками удерживает кофту на тощей груди, ее голова втянута в плечи, башмаки на деревянной подошве забрызганы грязью, губы шепчут молитву. Ave Maria… Войдя во двор фермы, она замечает вдалеке, у свинарника, силуэты двух мужчин и останавливается, парализованная животным страхом. Успокоившееся было сердце испуганно бьется в горле. Свинцово-серое небо стекает косым ливнем, воздух начинен миллионами иголок. Фигуры людей кажутся размытыми на фоне темно-коричневой стены, и в первый момент она не понимает, видят ее мужчины или нет. Она угадывает движение их рук, пар дыхания, прерывистый звук голосов и решается сделать шаг вперед, поднимает ногу, как во сне, или ведомая глубинной силой, потом забегает в дом, сдирает с себя одежду, бросает в огонь чулки и юбку, которые шипят на углях клубком змей и наконец загораются. Она ополаскивается водой, приготовленной для мытья посуды, подтирает между ног тряпкой и надевает чистую сухую одежду.

Садится на скамью у стола. Смотрит в окно на струи проливного дождя, которые бьются о землю, разбрызгивая грязь. В дверях появляются мужчины, и она узнает кривоногого Альбера Бризара – он нанимается на работу к фермерам, тем и живет. Женщина сжимает побелевшими пальцами четки и бубнит на латыни:

«…Господь Бог, Агнец Божий, Сын отца, Ты, который принимает грехи мира, внемли нашим мольбам. Ты, который восседаешь по правую руку от Отца, помилуй нас. Ибо ты один Свят, Ты один Господь, Ты один высочайший, о Иисус Христос вместе со Святым Духом во славу Бога Отца. Аминь…»

Дверь распахивается, она вскакивает и застывает, окаменев у алтаря. Порыв ветра залетает со двора в помещение, швыряет ей в лицо влагу и запах мужчин, те снимают габардиновые плащи, отдуваются.

– Вот ты где… – говорит ее муж.

Несколько мгновений они смотрят друг на друга сквозь влажный, продымленный сумрак, потом хозяин жестом приглашает Бризара к столу. Она идет к буфету, кладет четки, достает бутылку Арманьякской водки, две рюмки, ставит их перед мужчинами и наливает до краев. Стекло так сильно звенит о стекло, что ей приходится придерживать левой рукой запястье правой.

– Где ты была? – спрашивает фермер.

– Ходила в деревню.

– И оставила свинью пороситься одну?

– Я настелила сено, и времени было достаточно.

– Она их съела, ни одного не осталось, – сообщает мужчина.

– Да уж, – веско роняет Бризар и делает глоток, обмакнув пышные усы в рюмку.

Мужчины выпивают, она снова наливает; так повторяется еще два раза, потом бутылка отправляется назад в буфет. Женщина устраивается на ларе.

– И свинью твою тоже не спасти, – рыгнув, говорит Альбер Бризар. – Она опять это сделает, можешь быть уверен… И будет повторять снова и снова… Ей понравилось, понимаешь? Теперь это у нее в крови. Если пожалеешь ее, случишь и она опоросится, зараза передастся поросятам, и молодые свиноматки будут жрать приплод – в точности как мать. Это как порок, как изъян… Я такое видел своими глазами… Придется ее забить.

Он важно качает головой, вытирает нос тыльной стороной ладони (на коже остается склизкий след), подносит к губам пустую рюмку, запрокидывает назад голову в надежде насладиться последней каплей спиртного.

– Так-то вот…

– Но мы хорошо кормим скотину, – удивляется муж.

Бризар пожимает плечами.

– Может, животинка много крови потеряла, пока поросилась, вот и захотелось «свежатинки». Или настрадалась и отомстила… Нужно сразу забирать послед и менять солому, а как только малыши облегчат мать от первого молока, бояться будет нечего.

Бризар бросает взгляд через плечо и встает.

– Дождь вроде кончился. Пойду. Потом еще поговорим.

Хозяин дома согласно кивает и поднимается, чтобы проводить гостя до двери. Бризар одевается, отжимает берет на глянцево-серый булыжник двора, надевает его, кивает и уходит.