минаретов. Он мог с тем же успехом заявить, что небо – синее. Аманвах и Сиквах полагали, что прославляют отца, а в действительности предложили местным паковать вещи и опрометью бежать куда подальше.

Лиша привыкла быть самой умной, но вдруг утратила нить происходящего, а Рожер, наоборот, ухватил ее.

– Это прекрасно, Рожер. – Она встала, когда исполнители получили свою долю похвал и вернулись за стол.

Каваль и Энкидо мгновенно вскочили и прикрыли женщин.

– Спасибо, – ответил Рожер, – но я был не один. У меня ничего бы не вышло без Аманвах и Сиквах.

– Мой муж слишком скромен, – возразила Аманвах. – Мы научили его общеизвестной песне и помогли понять ее смысл, но именно он переложил ее на ваш язык и создал гармонию слов, на какую мы не смели и надеяться.

Лиша улыбнулась:

– По-моему, ты и сама скромница, Аманвах. – Она посмотрела на Рожера. – Но Рожер и правда добавил… легкие штрихи, получилось блестяще.

Рожер послал ей яростный взгляд – слишком быстрый, чтобы заметили остальные. Аманвах тоже – любопытный, и Лиша поняла, что недооценивала не только Рожера. Дама’тинг хоть и юна, но не глупа.

После представления подошел Гавольд, и Лиша научила его рисовать метку против мозгового демона для головной повязки, чтобы надевать в новолуние.

– Хочешь сказать, все это правда? – обалдел Гавольд.

– Гласный, в этой песне каждое слово – правда, – ответила Лиша. – Все, чем она грозит.

Рожер проснулся наутро от легкого покачивания пуховой перины – это Аманвах и Сиквах соскользнули на пол. Они постарались не разбудить его, но после многих ночевок среди опытных карманников гильдии жонглеров он научился спать чутко.

Он задышал ровно и притворился, будто поерзал во сне, хотя в действительности улучшил обзор, а женщины зажгли масляные лампы и приступили к утреннему ритуалу. Еще не рассвело, и Рожер мог проспать целый час до подъема и отхода каравана, но есть занятия поинтереснее сна.

Например, наблюдать за упражнениями жен.

Аманвах и Сиквах облачились лишь в прозрачные шаровары и лифы, одежда эта оставила мало места для фантазии, когда обе принялись отрабатывать шарусак. Плоть Рожера напряглась, и он шевельнулся под одеялом, чтобы чуток потешить ее, подавил сладкий стон и подумал, как ему повезло.

Когда дело касалось его возбуждения, у женщин неизменно просыпалось шестое чувство. Они резко повернулись, и Рожер не успел смежить веки. Жены мгновенно прекратили упражняться и устремились к нему.

– Нет-нет, – возразил Рожер. – Пожалуйста, не мешайте. Мне приятно смотреть.

Сиквах взглянула на Аманвах, та пожала плечами, и женщины вернулись к своему занятию.

– Ваш шарусак совсем не похож на то, чему Каваль учит Гареда и Уонду, – заметил Рожер.

– Шарусак у шарумов – это волчий вой на луну, – фыркнула Аманвах. – Даже у дама он не лучше пения сверчка. А это, – показала она серию поз, – музыка!

Рожер вызвал в памяти образ Дарси Лесоруб, малопривлекательной травницы из Лощины Избавителя. Он мысленно раздевал ее, пока не прошло возбуждение, после чего встал с постели и подступил к Аманвах, имитируя ее движения.

Это оказалось на удивление трудно даже для него, привычного к сцене. Рожер умел ходить на руках и кувыркаться; он знал все танцы, от королевских бальных до сельской кадрили, но шарукины требовали напряжения мышц, о существовании которых он даже не подозревал, и заставляли балансировать усерднее, чем при игре на скрипке, стоя на шаре.

– Очень неплохо, муж! – рассмеялась Сиквах.

– Не лги мне, дживах, – отозвался Рожер и ухмыльнулся, подчеркнув, что лишь дразнится. – Я-то знаю, что получилось кошмарно.

– Сиквах не лжет, – возразила Аманвах и поправила его стойку. – Ты стоишь правильно, только центр находится неизвестно где.

– Мой центр?

– Представь себе пальму, которая качается на ветру, – велела Аманвах. – Ты гнешься, но не ломаешься.

– Я бы рад, – ответил Рожер, – но в жизни не видел пальмы. С тем же успехом предложи мне представить себя волшебным горшочком.

Аманвах не нахмурилась, но и не улыбнулась. Она не видела в шарусаке ничего смешного. Рожер согнал с лица ухмылку и разрешил Аманвах выправить его позу.

– Твой центр – это невидимая линия, которая соединяет тебя, Ала и Небеса, – объяснила она. – Это не просто источник равновесия, но и многое прочее. Мирное место безмолвия – глубина, на которую ты уходишь, когда впитываешь музыку; область успокоения, где забываешь о боли. – Она взяла его за мошонку. – Это твердь, посредством которой ты оплодотворяешь жен, и убежище, где скрываешься, чтобы раскачиваться на ветру.

Рожер застонал от ее прикосновения, и на этот раз Аманвах улыбнулась. Она отступила на шаг, подала знак Сиквах. Обе женщины взялись за поясные мешочки и вложили персты в кимвалы для постельных плясок.

В последующие дни представление повторялось в одной лактонской деревне за другой. Сначала селян отучали бояться шарумов, а потом выступали. Рожера мучила совесть из-за того, что вводил жен в заблуждение насчет послания, которое они несли, но раз сами не удосужились признаться в знании его языка, то и он сумел примириться с собой. Это не предательство. Он лишь разносил новости, которые давно не тайна.

По утрам Аманвах и Сиквах обучали его шарусаку, а Энкидо с каменным лицом наблюдал. Все это больше напоминало забаву, но довольно приятную. Лиша рассказала о смертельных ударах, которыми владела Инэвера, и легкости, с которой эта женщина едва не задушила ее. Жены подобному не учили. Рожер добился небольшого успеха, но его не хватало, чтобы перейти хоть к чему-нибудь посложнее.

– Прежде чем танцевать, надо научиться ходить, – пояснила Аманвах.

Караван покинул зону влияния красийцев и ускорил ход. Однажды на них напали – с десяток конных разбойников с копьями и короткими луками ударили быстро, а второй отряд атаковал обоз. Шарумы не подвели. Убили четверых и ранили еще нескольких до того, как нападавшие сломались и обратились в бегство. Больше караван не трогали.

Когда до Лощины Избавителя осталось меньше недели пути, на душе у всех полегчало, ибо местные травницы, знакомые с Лишей, встречались все чаще. С иными она годами переписывалась, но ни разу не виделась. В деревне Нортфорк к ней и вовсе бросились со слезными объятиями, но Рожер испытывал только растущее напряжение. Местное население почувствовало себя в большей безопасности от шарумов и осмелело.

Вечером в пивной, когда он допел «Песнь о Лунном Ущербе», ему вежливо похлопали, но затем раздался голос трактирщика: «Эй, сыграй-ка нам „Битву за Лесорубову Лощину“!» Его подбодрили дружным ревом, гиканьем и топаньем.

Рожер подавил порыв нахмуриться и испортить маску жонглера. Два месяца назад он исполнял эту песню с каждой крыши и дорого