Радовский тут же передал полученные сведения в штаб 5-й танковой дивизии. В ту же ночь в штабе дивизии состоялось короткое совещание. На нём и было принято решение об отсечении ударного отряда от основной колонны армии. Сложность задачи боевой группы Радовского заключалась в том, что после предполагаемого боя на большаке Беляево – Буслава, предстояло выяснить точное местонахождение оперативной группы окружённой армии и самого генерала Ефремова. А это означало, что Профессор должен был снова выйти на связь. На этом же совещании Радовский узнал о том, что одновременно с ними, с той же задачей, будет действовать рота полка особого назначения «Бранденбург-800», что одеты они будут тоже в красноармейскую форму. После совещания состоялся непродолжительный разговор с Иваром. Из этого разговора Радовский понял, что «бранденбуржцы» уже находятся в расположении «котла», а это значит – в лесах в окрестностях Шпырёва и Науменок.

«Одно из двух, – размышлял Радовский, возвращаясь в расположение своей роты, – либо Ивар мне не вполне доверяет и предстоящую операцию проводит в качестве своего рода проверки в деле, либо не доверяет вполне и подстраховывает активными действиями более надёжных “бранденбуржцев”».

Они бежали по лесу, около тысячи человек из разных дивизий и полков, смешавшись в стремительный, неутомимый поток, который, казалось, ничем уже нельзя остановить. Хрипы простуженных глоток, задавленный кашель, стоны раненых, которых несли на жердевых носилках. Воспалённые глаза, в которых горела только одна-единственная жажда: вперёд, на выход!

– Фаина Ростиславна, ну как вы, миленькая? – спрашивал старшина Нелюбин, то и дело наклоняясь к лежавшей в санях Маковицкой.

Бледное её лицо сияло в ночи неподвижным безнадёжным сиянием.

– Кондрат, – позвала она, с трудом шевеля немеющими губами, – подай мне снежку. Снежку бы мне. Холодненького.

Старшина отбежал от дороги, разрыл руками пелену сырого крупяного снега, сжал в горсти чистый холодный ком и, бережно прижимая его к груди, так же бегом вернулся к саням.

– На вот, миленькая. – И он сунул ей в руку белый сыпучий комок.

Маковицкую ранило, уже когда гнали коня мимо берёз. Она охнула, откинулась в сани. И старшина Нелюбин, придерживая её рукой, чтобы не выпала из кошевы, погнал ещё быстрей. В лесу остановился. Соскочил с саней. Кинулся к ней.

– Кажется, в грудь, – сказала Маковицкая. – Ног не чувствую. Значит, позвоночник повреждён. Самое худшее произошло…

– Сейчас перевяжем. Сейчас… – И старшина Нелюбин разорвал индивидуальный медицинский пакет, расстегнул шинель Маковицкой, приподнял её и начал наспех пеленать широким офицерским бинтом.

К нему подбежал Кудряшов.

– Что? Куда её?

– Да вот… Слышь, Кудряш, одного бинта мало. Давай и твой.

Кудряшов достал свой пакет. После перевязки Маковицкая на какое-то время потеряла сознание. А когда очнулась, попросила снежку. В груди всё жгло. Она знала, что в лучшем случае проживёт ещё часа три-четыре. Здесь, в лесу, ей вряд ли помогут. А до госпиталя довезти не успеют. Значит, здесь, в этом лесу, она и останется. Её раненые остались в том лесу, за большаком. Она – здесь.

– Кондрат, голубчик, оставьте меня с ранеными, а сами идите. – И она махнула вялой рукой.

Она чувствовала, как жизнь медленно уходит из её тела. Уже иными, неузнаваемо-чужими, становились движения. По-иному воспринимался мир. И этот старшина из деревенских мужиков, к которому она в последнее время так привязалась, теперь казался ей необъяснимо дороже просто фронтового товарища. Хотелось прижаться к нему, обнять. Обхватить руками за шею. Нежно, по-женски. Чтобы и он ответно почувствовал себя рядом с ней мужчиной, а не бывшим ранбольным, которого она когда-то, должно быть, действительно спасла от смерти, а потом выходила. Но вряд ли это теперь возможно. Конечно, невозможно… Всё кончено…

– Потерпи, Фаина Ростиславна, потерпи, миленькая. Даст Бог, вынесем.

Кудряшов теперь тоже не отходил от саней.

Шли уже несколько часов. Немного стало рассветлять вокруг. Снег посерел. Лес проступил отчётливее. Остановились.

– Что там? – послышался голос Воронцова.

– Говорят, деревня впереди, – ответил ему Турчин.

– Кто в деревне? Наши?

– Откуда тут наши? До наших ещё вон сколько бежать, глаза вылупишь.

Вперёд ушла разведка. А здесь, в лесу, люди ждали вестей, которые и должны решить, куда они двинутся дальше. По цепи, в который уж раз, передали:

– Соблюдать тишину.

Как будто это было единственное, что ещё могло спасти их.

– Соблюдать тишину…

– Соблюдать тишину, – уносилось всё дальше и дальше.

Воронцов лёг на снег, закрыл глаза. Отяжелевшая шинель была сырой от пота. В сапогах чавкало. Лёжа, он расстегнул ремешок и толкнул каску назад. Рядом приткнулся Иванок. Малой даже не шевельнулся, обнял свою винтовку и тут же уснул, задышал ровным детским дыханием. Воронцов услышал знакомый скользящий шорох. Шуршало где-то вверху, над деревьями. Вот сволочи, подумал он. Вот сволочи… И тотчас в кустах разорвалось сразу несколько мин.

– Что там?

– Где разведка?

Колонна вновь встрепенулась. В какое-то мгновение, когда выяснилось, что разведка ещё не вернулась, да и вряд ли теперь вернётся, возникла паника. Но где-то впереди, где, все знали, идёт командарм, послышался громкий голос:

– Всем соблюдать спокойствие и порядок! Раненых не бросать! Командирам – сплотить вокруг себя личный состав! Приготовить оружие!

А уже через мгновение они снова бежали по мокрому снегу по лесному просёлку. Слева били сразу два пулемёта. Они секли вялые рассветные сумерки длинными очередями, и слепые, перепуганные трассы разноцветным веером расщеплялись и гасли на опушке и в предполье. Пулемётчики покуда ещё не нащупали цели, и их огонь особого вреда колонне не наносил. Там, откуда началась стрельба, угадывались чёрные силуэты дворов. Лаяла взахлёб перепуганная собака. Миномёты хлопали оттуда же, видимо, из-за домов. Всё повторялось, как на поляне возле большака, где их отрезали от основной колонны и санитарных обозов. Только там были окопы, отрытые по обрезу поля, и пулемёты стреляли из окопов. А здесь огонь вёлся прямо из деревни. Значит, не успели отрыть окопы. Значит, заняли деревню только что.

Из-за саней, в которых лежали раненые, выскочил автоматчик в расстёгнутом полушубке, без шапки. Он махнул автоматом Воронцову:

– Давай, Курсант, веди своих молодцов! Туда, в голову колонны!

Автоматчик пробежал мимо, спеша дальше вдоль колонны, видимо, собирая боеспособных, с оружием, и Воронцов увидел капитанские петлицы и узнал этого капитана.

– Что там, товарищ капитан? – успел спросить он.

– Будем атаковать деревню.