Мессир Готвальд по прозвищу Две Головы, рисовал на лобовой броне ихтис[51], предохраняющий, по поверьям, от возгорания в боеукладке. Краска для него была фамильным секретом его рода и, по слухам, состояла из разных долей отработанного масла, собачьей желчи, мирры и ворвани.

Мессир Ландульф де Сангро с помощью целого отряда оруженосцев оплетал ноги своего доспеха колючей проволокой, превращая их в страшное оружие ближнего боя, способное сокрушить и разорвать в мясо шеренги вражеской пехоты.

Мессир Лоренцо, не гнушаясь облачиться в промасленную хламиду, ползал по башне собственного доспеха, устанавливая на броне мощные мегафоны, через которые собирался во время боя оглушать полчища лангобардов литургией на латыни.

«Гремящий», «Гибельный Свет», «Мантикора».

«Несущий Погибель», «Разрушительный», «Дикий Вепрь».

«Большой Храм», «Кровоточащий Венец», «Забойщик».

Три полные дюжины, вся рыцарская сила Туринской марки, собранная в один броневой кулак. Сейчас эта сила еще кажется спокойной, лишь гудят разогревающиеся силовые установки да лязгают гидравлические приводы, но стоит отдать ей приказ, и она обернется Божьим гневом, испепеляющим все на своем пути, не делающим различия между камнем и плотью.

Поодаль копошилась под окрики офицеров пехота. В сравнении с внушительными фигурами бронированных рыцарей пехотинцы с их пиками и примитивными аркебузами выглядели едва ли не куклами.

Пехота… Гримберт скривился, пока слуги оправляли на нем боевой гамбезон, так, чтоб он сидел без единой складки. Примитивный, грубый, бесконечно слабый инструмент. Но всякому инструменту на поле боя находится работа, и этот не был исключением. Пусть один рыцарь без труда перебьет сотню пехотинцев, сто первый может изловчиться и закоротить его силовые цепи удачным попаданием или повредить радар, превратив грозного рыцаря в полуослепшую мишень. Кроме того, никто лучше пехоты не прикрывает рыцарский клин, отвлекая на себя огонь вражеской артиллерии и сооружая проходы в минных полях. Именно поэтому за рыцарской шеренгой выстроились коробки славной туринской пехоты общим числом в пять сотен человек. Для них всех найдется работа, когда Арбория распахнет свои ворота.

Магнебод осторожно прикоснулся к его плечу, привлекая внимание.

– Тактические схемы разосланы, мессир. Однако ребята беспокоятся…

– Если речь идет о добыче, я не стану лишать их священного права, – нетерпеливо ответил Гримберт. – Город будет принадлежать им три дня. Проследи лишь за тем, чтоб они не очень резвились, не хочу, чтоб Алафрид отчитывал меня за залитые кровью улицы. В конце концов, этому городу суждено войти во Франкскую империю, а может, даже и в Туринскую марку. Нам следует вести себя вежливо в гостях.

– Речь не о добыче. – Старый рыцарь машинально коснулся отверстий для нейроштифтов в основании черепа. Медь, которой они были обрамлены, потемнела от времени, а кожа вокруг воспалилась, отчего разъемы выглядели россыпью открытых незаживающих ран, сразу делалось видно, что операцию по вживлению проводили не придворные лекари. – Твои рыцари беспокоятся не из-за этого.

– А из-за чего?

– Граф Лаубер. – Это имя Магнебод произнес неохотно, через силу, как произносят название незнакомой еретической технологии, способной превратить тебя в пепел. – Ему, значит, самый сочный кусок на тарелку шлепнулся, а? А мы что же? Будем расшибать себе лоб об эти проклятые ворота?

Гримберт нетерпеливо дернул плечом.

– Передай им, пусть это их не тревожит. Мы должны одолеть ворота первым же натиском, не отходя на рубежи. Если преодолеем полосу заграждений, вот увидишь, Арбория падет перед нами, как шлюха с раскинутыми ногами, услышавшая звон монет!

Оруженосцы подвели к «Багряному Скитальцу» лестницу, по которой Магнебод медленно и неуклюже забрался в кабину. Его плотное тело с трудом уместилось в бронекапсуле, заняв почти весь свободный объем, но старший рыцарь не выразил недовольства. Если что-то и заботило его в этот миг, то точно не тесное кресло. Несмотря на то что он теперь возвышался над своим баннеретом на добрых четыре пасса[52], Гримберт отчетливо видел тени, бродящие по его старому, исчерченному морщинами и шрамами лицу.

Из-за неверного освещения поначалу казалось, будто лобовая броня «Багряного Скитальца», кажущаяся в ночи едва ли не пурпурной, как венозная кровь, обильно усеяна вмятинами и прочими отметинами. Но это были не следы от снарядов, это были сигнумы. Миниатюрные символы, нанесенные краской, каждый из которых был свидетельством битвы, в которой доспех принимал участие, символом лаконичным, небольшим, но зачастую оформленным более тщательно, чем иные родовые гербы.

Контуры некоторых Гримберту были знакомы – Медвежья Свара, Альбийская Чума, Ржавый Котелок, Четыре Разбойника, Маскарад при Кьери… Другие казались непонятными, точно таинственные еретические знаки. Магнебод нанес их на броню своего доспеха много лет назад, еще до того, как стать старшим рыцарем его знамени. Иногда он задумывался – а помнит ли все из них сам Магнебод?..

– Готов украсить броню новым сигнумом? – с улыбкой спросил он. – Не знаю, как назовут летописцы этот штурм, но надеюсь, это будет что-то броское, что-то, что не стыдно изобразить на лобовой броне. Например, Арборийский Триумф. Или Лангобардская Казнь. Как считаешь?

– Или Горящий Нужник, – сварливо отозвался Магнебод из бронекапсулы. Судя по тому, с каким раздражением он щелкал тумблерами приборной панели, оживляя вспомогательные дизельные двигатели «Скитальца», которым, в свою очередь, предстояло пробудить реактор, старший рыцарь Туринского знамени пребывал не в лучшем расположении духа. И не собирался этого скрывать.

Может, он не обладал от природы умом стратега, но обладал тем, что позволяло ему сохранять жизнь на протяжении столь долгого времени, – врожденным рыцарским чутьем. И сейчас это чутье определенно подсказывало ему что-то недоброе, настораживающее.

Он всегда был таким – грубым, ворчливым, бесцеремонным, не считающим нужным скрывать свои мысли или подбирать правильные слова. Может, потому отец и приблизил его к себе, сделав наставником для своего юного сына.

– В чем дело? – спросил Гримберт напрямик. – Ты не выглядишь очень-то воодушевленным.

Магнебод сплюнул вниз, ничуть не беспокоясь о том, не попадет ли его плевок в кого-то из множества снующих внизу сервусов и оруженосцев.

– Я воодушевлен, как грешник, – буркнул он, вытирая кулаком рот, – у которого черти спрашивают, какой монетой он собирается расплачиваться за чан первосортной смолы. Вот чего я не пойму, мессир… Может, грамоте я и не обучен, но тактические схемы читать умею будь здоров.

– Ты и меня по ним учил, – мягко напомнил ему Гримберт. – В чем дело?