– Аривальда, мессир? Не очень-то. Мне было три, когда мы… когда он…

– Когда он погиб, защищая меня, – спокойно закончил Гримберт. – Выполняя клятву, данную мне. Знаешь, мы с ним были близки. Несмотря на то что я был наследным маркграфом, а он – моим пажом. Оба мальчишки, но он был рассудителен не по возрасту и имел множество достоинств, не все из которых я ценил. Я обещал ему, что как только стану рыцарем, назначу его своим кутильером. Но не успел. Потому что Вальдо сделал ошибку – как раз такую, которую делать не стоит. Сам ошибся, может, впервые в жизни. Ты ведь знаешь, почему я сделал тебя своим главным оруженосцем?

Гунтерих вздрогнул.

– Да, мессир. То есть… Я… Я слышал, мессир.

– Это была его просьба. Перед смертью, умирая на моих руках, он просил, чтобы я сделал тебя своим главным оруженосцем. И я пообещал ему это. Не опорочь память своего брата, Гунтерих. Не заставь его душу там, в райских чертогах, мучительно сожалеть о его просьбе.

Гримберт вновь вспомнил оскалившееся лицо мертвеца внутри превратившейся в гроб бронекапсулы. Пережитый ночной кошмар не спешил испариться, как это обычно бывает с дурными сновидениями, так и остался лужей зловонной жижи где-то в душе, отравив ее источаемыми миазмами.

– Я горд служить вам, мессир!

Гримберт удовлетворенно отметил, что Гунтерих не пытается отвести взгляд. Дрожащий от волнения, он взирал на своего сеньора, сцепив зубы и почти не моргая. Словно уже был рыцарем, ожидающим только лишь сигнала боевого горна, чтобы ринуться в битву, защищая честь своего господина.

«Хороший мальчик, – подумал Гримберт. – Может, не такой самоуверенный, дерзкий и сметливый, как его брат, но при этом щедро наделен другими достоинствами. Он сообразителен, дисциплинирован, грамотен и, что еще важнее, предан с потрохами». Именно таких людей он старался подбирать в свое окружение, годами испытывая их на прочность, как кузнец испытывает только что откованный меч.

Нет смысла лгать самому себе. Гунтериху не стать рыцарем, несмотря на то что он лучший кутильер из всех, что только можно представить. Не потому, что у него есть сокрытые недостатки, а потому, что…

Гримберт мысленно вздохнул. Искусство плетения интриг не проходят ни в семинариях, ни в университетах, у него нет писаных законов и правил, как у сложных наук. Однако, изучая его, он сам для себя составил перечень вещей, которые нарушать ни в коем случае не следовало. Одной из этих вещей был принцип, которому он был верен на протяжении многих лет, принцип, созвучный услышанной когда-то библейской максиме: «Кто скоро доверяет, тот легкомыслен, и согрешающий грешит против души своей»[48]. Не доверяй никому, поскольку всякий человек, облеченный твоим доверием, может стать твоим смертельным врагом, даже не подозревая об этом.

Черт возьми.

Гунтериху слишком много доверялось в последнее время. Пусть он не был посвящен в замысел, не знал даже его элементов и не подозревал о многих вещах, творящихся вокруг него, он все же был вовлечен в план, пусть и на правах младшего действующего лица. Не раз Гримберту приходилось передавать через него важные сообщения, которые, пусть и будучи зашифрованными, несли в себе весьма опасный смысл. Не раз Гунтерих доставлял его конфидентам секретные депеши и деньги. Не раз слышал, может, лишь краем уха, слова, которые, собранные в определенном порядке, могли выдать часть его замысла человеку, искушенному в такого рода делах.

«Нет, – подумал Гримберт, – чертовски досадно, но придется подстраховаться и здесь. Вскоре – уже завтра, быть может – в Арбории сделается весьма шумно. Не потому, что на ее улицах будет грохотать битва, к тому моменту пепел уже смешается с грязью, а кровь с землей. Но возникнет, точно из-под земли, множество людей, которые будут задавать самые разные вопросы, тщась понять, что здесь произошло, кто тому виной и, главное, не было ли в этом чьего-то умысла. Черт побери, город будет набит императорскими соглядатаями, судебными дознавателями, инквизиторскими шпионами и досужими сплетниками плотнее, чем Иерусалим шлюхами и ворами накануне своего падения».

Будет задано много вопросов – чертовски много вопросов. Император, может, склонен прощать измены своих фавориток, но не измены своих вассалов. На какое-то время здесь воцарится самый настоящий ад. Будет много шума, будут обильно лететь головы с большими и малыми коронами, императорские палачи осатанеют от прорвы обрушившейся на них работы, а соглядатаи Святого Престола собьются с ног, пытаясь выискать возможную ересь. Если кто-то подметит неуверенность в словах Гунтериха, если вытянет из него хотя бы кусочек правды…

Гримберт вдруг ощутил ледяную испарину на спине, несмотря на то что спал в ночной рубашке, а воздух в его шатре стараниями слуг всегда поддерживался самой комфортной температуры.

Что ж, природой определено так, что слуги следуют за своим хозяином, даже в смерть. Наверно, справедливо, если некоторым слугам уготовано шествовать впереди.

Гунтерих умрет. Он решил это в ту же секунду, спокойно, но с легким сожалением, вроде того, которое испытываешь, отметая чересчур длинную шеренгу из чисел после запятой, чтоб получить красивый и округленный ответ. Умрет, скорее всего, этой же ночью. Приступ лихорадки? Едва ли, его кутильер юн и здоров. Быть может, передозировка наркотического зелья? Слуги иногда стягивают у своих хозяев пару ампул, исключительно из любопытства, едва ли это кого-то удивит. А может…

«Да, – подумал Гримберт, – скорее всего так и будет. Трагическая случайность, которая произойдет после боя. Поврежденная автоматика «Золотого Тура» в попытке разрядить орудия случайно произведет выстрел. Разрыв двенадцатидюймового осколочного снаряда посреди походного лагеря произведет изрядное опустошение в рядах слуг и оруженосцев. Горько будет признать, что одним из погибших был его верный кутильер Гунтерих. Он оплачет его, как должно господину оплакать своего преданного слугу, и даже прикажет возвести на этом месте небольшую скромную часовню…»

– Мессир?

Судя по тому, как беспокойно Гунтерих заглядывал ему в глаза, долгое молчание маркграфа показалось ему тревожным. Гримберт похлопал его по плечу. Не покровительственно, как обычно, а мягко, почти по-дружески.

– Эта ночь многое изменит, Гунтерих. Я определенно чувствую это. Славная ночь, такие всегда возвещают большие перемены. Ты не пойдешь со мной в бой, ты останешься здесь и будешь помогать мне координировать силы.

– Так точно, мессир. С великой радостью.

Лицо Гунтериха осунулось. Конечно, он ожидал, что ему будет позволено сопровождать рыцарскую армаду и самому ступить на полыхающие улицы Арбории, чтобы потом с гордостью рассказывать об этом прочим. Гримберт знал, до чего горьки разбитые юношеские мечты – ему самому пришлось пройти через это много лет тому назад. Около тринадцати, быть может. Что ж, если Гунтериху и суждено умереть, пусть его душа отправляется в небесные чертоги свободной и радостной, не гнетомой к земле прегрешениями и скорбью.