Он отбрасывает от себя куклу, от чего мой желудок совершает испуганный кульбит, – слава Богу, на матрас рядом, – и спускает ноги на пол, чтобы сесть. Смотрит на меня долго и пристально, а затем убирает одну из рук себе за спину и вынимает оттуда тетрадь в твёрдом переплёте.

Мой дневник.

Я никогда раньше не делала ничего подобного, но переехав сюда, не знала куда деть все те чувства, что обуревали меня. Их было слишком много. Просто невыносимо много. И в конце концов, я где-то вычитала, что, если записывать свои чувства на бумагу, то организму становится легче с ними справляться. Я попробовала, и мне понравилось.

И там…

Там много того, что Никлаусу знать нельзя, потому что это сугубо личное!

Никлаус подкидывает тетрадь в руках и насмешливо интересуется:

– Запишешь в нём сегодняшний поход на турнир? О том, как тебя впечатлил непобедимый Оливер?

– Ты его читал? – хрипло спрашиваю я, потому что горло сжимает спазм.

Глаза щиплет, а по пищеводу поднимается едкая злость. Если он… Если он посмел залезть в моё самое сокровенное…

– Пару страниц, – играет он с боковым обрезом страниц. – Мельком. Но сейчас…

Никлаус мерзавец. Я ошибалась каждый раз, когда допускала хоть одну мысль, что может быть иначе.

Я бросаюсь к нему, когда он открывает тетрадь ровно по середине. Но этот подлец подскакивает на ноги и поднимает руки вверх:

– Нет уж, Ан-ни, не выйдет.

Хватаю его за локти и тяну их вниз, но Ник умудряется вырваться из моих рук и убрать свои себе за спину. Его взгляд откровенно насмехается надо мной тогда, когда я уже готова вцепиться ногтями в его наглое лицо. Толкаю его ладонями в грудь и рычу:

– Верни мне мой чёртов дневник!

– О-хо-хо, какие мы свирепые.

Я снова его толкаю, и он налетает на тумбочку, на мгновение теряет равновесие, расставляя руки в стороны, но, когда я бросаюсь к той, что сжимает тетрадь, Ник кидается вперёд и падает на кровать. Смеётся. Этот мерзавец смеётся надо мной и моими секретами!

Резко склоняюсь за тетрадью и успеваю крепко обхватить кисть Ника пальцами. Падаю следом, потому что он дергает руку на себя. Но меня уже не оторвать от тетради. Я прижимаю её к груди вместе с рукой Никлауса с такой силой, на какую только способна.

– Не будь ты такой жадной, Ан-ни, – выдыхает мне на ухо Ник, потому что я прижала его руку к матрасу, а он пытается меня от него отодрать другой рукой.

– Ты ужасный человек, Никлаус! – дрожит мой голос. – Ты… мер… мерзавец! Ты не имел права читать мой дневник! Это личное! Клянусь, если ты сейчас же не уберёшься из моей комнаты…

– То, что? Кажется, мы это уже проходили.

– Пошёл вон! – подняв на него лицо, ору я. – Убирайся!

– Твою мать, Новенькая. Ты как та бомба, которая неизвестно от чего может взорваться. Теперь мне ещё интересней, что же там такое написано.

– Это не твоё дело, мерзкий ты придурок! Отпусти тетрадь!

– Я её уже сто лет не держу.

Я резко переворачиваюсь на спину, и тетрадь поддаётся – остаётся у моей груди. Но я не разжимаю на ней пальцев, и не зря, потому что в следующий миг Никлаус нависает сверху:

– Скучала по мне, Ан-ни?

Его вопрос сбивает с толку, но я всё равно цежу сквозь зубы:

– Убирайся из моей комнаты.

Меня трясёт, и, как я догадываюсь, не только из-за того, что сейчас произошло. Не только из-за того, что мне невыносимо больно, что он прочёл мой дневник. И я готова возненавидеть саму себя за то, что чувствую к этому мерзавцу.

– Я больше никогда не хочу тебя видеть, – жестко говорю я. – Никогда, Никлаус.

Он криво улыбается, очерчивая пальцами мои скулы. Я отворачиваюсь от них и снова зло смотрю на Ника.У АААКБ

– Я не прочёл ни строчки из твоего дневника, Ан-ни.

– Лжёшь. Ты всё время обманываешь.

– А ты, выходит, всё время честная? – пытает меня тёмный взгляд.

– Пытаюсь такой быть, да.

– Получается? – жёстко обхватывает он пальцами мои скулы. – Ответь, думала обо мне вчера? Или сегодня?

– Пошёл ты! – выплёвываю я.

Никлаус улыбается:

– Ты права, обманываю только я и больше никто.

С этими словами он отпускает меня, поднимается на ноги и, наконец, выходит из моей комнаты. Я отцепляю онемевшие пальцы от тетради, прячу в них лицо и отпускаю жгучие слёзы на волю.

Спустя несколько минут, когда я более или менее успокаиваюсь, замечаю главное. Это бросается в глаза, потому что после того случая, полка пустовала. Но сейчас… Сейчас на полке сидят четыре куклы, а пятая лежит рядом со мной на кровати. Их должно было быть четыре – ведь осколки пятой я аккуратно собрала в коробку из-под обуви и спрятала её в шкаф.

Вот только сейчас она целая и невредимая глядит на меня с полки своими васильковыми глазами.

И знаете, Никлаус настоящий монстр, потому что в совершенстве умеет играть чувствами других, утягивая их в свой тёмный омут всё глубже и глубже.

Как это происходит со мной.

Не знаю почему в какой-то момент моей познавательной экскурсии по дорогам Санта-Моники меня тянет на Айрпорт-стрит, но именно так мне на глаза попадается машина Никлауса. Я нахожусь на встречной полосе, достаточно далеко от него, но легко догадываюсь куда именно он сворачивает.

Он снова здесь. Днём.

Развлечься? Или с другой целью? Той, о которой он тогда мне так и не сказал?

Я доезжаю до сетчатого ограждения с открытыми для въезда на территорию воротами и резко сворачиваю к ним. Мне интересно. И я не могу ничего с этим поделать.

Еду глубже, по тому же маршруту, что и в прошлый раз, а затем сворачиваю влево и снова по прямой. Впереди широкая и пустынная дорога. Ни одной встречной или попутной машины. Ни одного проходящего по своим делам человека. Словно всё вокруг вымерло.

Солнце печёт и слепит. Поэтому я удивляюсь, что машины Никлауса нет на той парковке, где мы останавливались в прошлый раз, только тогда, когда добираюсь до неё.

Я паркую машину и, удручённо покачав головой, утыкаюсь лбом в руль.

Ну что я за дура? Зачем я сюда поехала? Это было глупо. Ужасно глупо.

И тут воздух сотрясает невероятной силы гул.

Я резко распрямляюсь и смотрю по сторонам, а когда вижу чуть в стороне огромный самолёт, который набирает высоту, вовсе выхожу из машины, чтобы насладиться невероятным зрелищем.

Настолько близко взлетающие самолёты я вижу впервые. И это круто…