Я знала о нем до обидного мало. В смысле, я была в курсе его любимых блюд, фильмов и музыкальных жанров, но Поль отказывался говорить о детстве. Даже город, в котором родился, не называл. Каждый раз отделывался скупым ответом: на юге Франции. Спасибо, родной, это я и в Гугле нашла!

В итоге я начала немножко пользоваться всей этой ситуацией. Возмущалась раньше, громче и жарче, чем чувствовала. Кифер об этом наверняка догадывался. Не раз намекал, что я слишком хитрая, но ни разу не заупрямился и не сменил модель поведения. По-моему, он всем этим забавлялся. Он вообще многое мне позволял. Слишком многое.

Отношения мы открыто не афишировали, попервоначалу предпочитая приезжать по отдельности, не уезжать в одной машине и кроме как на репетициях не общаться. Это же только наше дело! Но все, конечно, знали. Как минимум потому, что такими несдержанными в проявлении эмоций бывают только люди, между которыми что-то есть. Кифер больше ни на кого так не орал. А уж я вообще ни на кого, кроме него, никогда не орала. Как тут не догадаться?

Я этими отношениями не гордилась, потому что балерина и ее хореограф – это ужасное клише. Никому ведь не интересно, что на самом деле я влюбилась так, что упустила все шансы выйти из этой ситуации с минимальными потерями. Думала, что буду переживать из-за слухов. Ха. Я слишком много работала и уставала, чтобы думать о чем-то таком.

Но мне все нравилось. Кажется, впервые с тех пор, как мою маму сбила машина, я была счастлива. Меня даже почти не раздражал контроль над рационом, которым Поль не на шутку озадачился. Я спокойно ела, потому что мне и самой рядом с Кифером было спокойно и радостно. Да и с такими физическими нагрузками все сгорало напрочь.

На самом деле, мы по большей части старались избегать этого вопроса, раз все нормально. А Поль был в этом уверен. Я не оставляла ему шанса думать иначе. Он же не знал, что я тщательно следила за расписанием театрального врача, чтобы примерно представлять, когда он – человек, привыкший к строгому порядку, – вызовет меня для очередного замера. И уж тем более Поль не мог догадаться, как я запиралась в кабинке театрального туалета и выпивала по целой бутылке воды, чтобы весы показали нужные цифры. Меня мутило, в животе все булькало. Потом было так плохо, что иной раз самопроизвольно рвало, но это неважно. Главное – не упустить партию и… и Кифера. Потому что я чувствовала, что без партии нас не будет.

Едва ли он два года назад был таким ублюдком, чтобы вместе с солисткой сменить и подружку, но… как бы я поверила, что у них с Лебковской ничего нет? Я – анорексичка, девушка с критически низкой самооценкой. Я бы сошла с ума от мыслей, что там и как между ними. Это был бы автоматический конец при любом раскладе.

Конечно, я понимала, что однажды скрывать потерю веса не выйдет. Но, во-первых, килограммы уходили очень медленно, ведь Поль стоял на страже моего рациона. А во-вторых, доктор был всего лишь человеком, который уже однажды встал на мою сторону, позволив мне взвешиваться без Кифера в кабинете. С ним договориться было всяко проще, чем с Полем. Подделать цифры. Ведь ничего критичного не происходило. Я точно знала, где остановиться. Мне просто нужно было стать еще легче и лучше. Разве так не будет правильнее для всех?

Все было нормально даже у моей мамы и Рамиля. Мне удалось договориться о внеочередных отпускных выплатах, и этих денег хватило, чтобы не только оплатить ремонт автомобиля, но и «вознаградить» учителя за отзыв заявления. О том, чтобы взять в долг у Поля, я даже не задумывалась. Он бы начал задавать вопросы, а ему не стоило знать о том, сколько у меня проблем на самом деле. У каждого человека свой предел терпения. В моей ситуации выяснять, где таковой у Поля Кифера, было глупостью.

Еще раз: я просто не могла его потерять. Я была готова на любую глупость, чтобы этого не случилось как можно дольше. О том, что наши отношения могут продлиться вечно, я даже в шутку не задумывалась. Он мечтал о Европе. А я… а у меня были подрезаны крылья уже очень и очень давно.

44 – 07.2020

Кто-то драматично заявит: «Ой, мне было плохо, как никогда в жизни!» И все поймут, что это мощное такое преувеличение, но спустят на тормозах. Я так никогда не скажу. Потому что в моем случае это неуважение к себе и своей борьбе. Я на собственном примере прочувствовала, что значит «в шаге от полной катастрофы». И хотя я после клубного веселья выглядела так, что краше в гроб кладут, совершенно точно знала, что выкарабкаюсь, и не собиралась никого пугать сверх меры.

Но вот последствия… От разжалования обратно в кордебалет меня едва ли спасло бы даже острое желание Кифера держать свою обидчицу под боком ради издевательств. Мерхеев выказал мне огромное доверие, приняв в труппу, но никогда не скрывал, что ловить мне теперь уже нечего. Прав Бехчин: Россия – не то место, где прощаются ошибки по слабости. Только трагические случайности. На деле Ренат мало рисковал: заменить кордебалетный винтик несложно. А вот с солисткой придется повозиться! Был ли у меня этот шанс в принципе? Не знаю, но невезение колоссальное.

Кто поверит, что меня в самом деле опоили? Что этот обморок никак не связан с трагедией «Эсмеральды»? Тут и слухи обязательно поползут. Но знаете, что самое смешное? Если меня поставят на весы, то увидят потерянный килограмм. Худеть или полнеть для людей – норма жизни. Но не для таких, как я. Любое изменение в цифрах моих весов всегда будет теперь тревожным звоночком. Я это знаю. И знаю, что возвращаться к трюку с водой для сохранения партии нездорово. Я не стану этого делать.

Если вы откроете статистику, то увидите, что есть и те, кто доходит до отметки двадцать пять килограммов или даже семнадцать. Они живы. Немало кто из них даже выкарабкивается. Я такой не была. Я доходила до тридцати семи. На премьере «Эсмеральды» я весила тридцать восемь, но осознав, что буквально вся моя жизнь рухнула, я эгоистично полностью отказалась от еды. Я бы никогда не стала весить ни семнадцать, ни даже двадцать пять. Я бы умерла раньше. Потому что я и не хотела жить.

Голод есть голод, чтобы его полностью игнорировать, нужна сила воли. В балеринах такая есть. И именно это стало главной проблемой специалистов, со мной работавших. Обычно анорексики все же срываются и едят. Но когда вокруг меня над тарелками сидели другие люди, когда я чувствовала все эти запахи, я просто смотрела… и все. Я чувствовала, как желудок извивался внутри меня от голода, будто силясь подняться к горлу, вырваться и схватить еду вместо подконтрольных мозгу рук, но ничего не делала. Я сидела за столом и умирала с полным осознанием того, что происходит.

Один килограмм тогда, один килограмм сейчас. Но разница в настрое колоссальная. Сейчас я руки опускать не собиралась! Хотя та темная, уродливая, непобежденная часть меня иной раз высовывала уродливый нос из дальней коробки, в которую я ее загоняла все это время. Высовывала чаще и чаще, потому что рядом снова был Поль Кифер.

– Я в порядке, – повторила я Нестерову. – Я просто не учла риски.

– Ты говоришь о риске того, что мужчина захочет опоить понравившуюся ему девушку? – уточнил доктор.