Внутренне вздрогнув от перспектив, я решила вернуться за столик. Там никого не было, а в горле пересохло. Поискала глазами свой стакан с соком и не нашла. За время моего отсутствия выпивку предусмотрительно обновили. Взяв новый, я поднесла его к губам, сделала большой, жадный глоток. Я не сразу поняла, что что-то с ним не так.

Алкоголь.

Подавляя панику, я преувеличенно осторожно опустилась на диванчик. За мгновение до того, как в глазах потемнело, а комната перевернулась.

Кифер

Семейная жизнь Ивольскому не шла. Внешне он мало изменился: не прибавилось ни килограммов, ни лысины, но при этом давний приятель Поля как-то… поблек. От петербургского щеголя прежних лет и следа не осталось. Скучноватый бежевый джемпер почти тон в тон к волосам делал Ивольского совсем бесцветным, уголки губ опустились, а на щеках красовалась неопрятная двухдневная щетина. Есть типаж мужчин, которым небритость к лицу, но обычно это не люди балета: тонкие и звонкие парнишки, внешне навсегда застывшие между двадцатью и тридцатью. Ивольский когда-то считался одним из самых красивых танцовщиков Петербурга, немудрено, что и окольцован он оказался быстрее, чем успел понять, что происходит. Моргнул – а уже в Москве в новой труппе и с двумя детьми на руках.

– Кифер! Иди сюда, засранец. Не могу поверить, что ты – и в столице!

Ивольский спрыгнул с барного табурета и радостно хлопнул по плечу давнего друга.

– Сам не понял, как подписался на такое, – искренне признал Поль. Ивольский был одним из тех редких типов, которые выносили Кифера в его циничной первозданности. И мысль о том, чтобы провести вечер, никого из себя не строя и не миндальничая, ужасно грела душу. – А с тобой что? После пандемии у первых солистов закончились деньги на бритвенные станки? Или семейная жизнь настолько угнетает?

Тот широко улыбнулся.

– Зато ты у нас по-прежнему хорош! Это хотел услышать?

Кифер фыркнул, опустился на барный табурет и тотчас подозвал бармена, чтобы заказать себе джин.

– Как жизнь?

– Все так же. Завел очередного ребенка. Купил машину побольше, раз уж отдых нам в этом году не светит… – пожал плечами Ивольский.

– Выступил в Парижской опере, пакуешь чемоданы в Токио, – закончил за него Поль. – Не скромничай, тебе это не идет так же сильно, как щетина.

– Вот чего ты привязался?! – Ивольский потер шершавую щеку. – А у тебя как жизнь? Выглядишь так, будто «Эсмеральда» не так уж и сильно тебя потрепала.

Поля уже начало изрядно утомлять, что любой разговор с ним в какой-то момент переходил на проваленный балет. Впрочем, так и бывает с людьми, которые были на вершине и смачно шлепнулись вниз. Припоминает об этом феерическом полете каждая собака.

– И тем не менее потрепала, Вова, – качнул головой Кифер. – Хотелось все бросить, уехать и начать заново там. Савельев отговорил.

– Саве-ельев, – протянул Ивольский. – Ты из-за него, что ли, переехал?

Поль с трудом сглотнул и поджал губы. Савельев был тем самым человеком, за которым Кифер поехал в Россию. Савельев же помог воспитаннику попасть в труппу, давал уроки, а потом, когда Поль «сломался», помог начать хореографом. После его смерти Кифер мог бы повоевать с Шадриным за место руководителя труппы, но любые цепи – не для него. Да и без Савельева смысла задерживаться в Петербурге не было вовсе.

– Скажем так, это была последняя капля.

Горло обжег алкоголь.

– А как же та балерина? В Питере оставил?

Кифер напрягся, лишь усилием воли заставив себя делано поморщиться.

– Которая из балерин?

Ивольский хохотнул.

– Лебковская.

– Банальный пиар-ход театра, – отмахнулся Кифер и сделал новый глоток джина. – Для отвлечения внимания от провала надо было что-то громкое. Хореограф с подмоченной репутацией вытаскивает в примы простую солистку. Якобы простую. Якобы без разрешения театра. Но за Лебковскую не переживай. Таких, как она, дотянутых носков, – пруд пруди. В паре ролей хороша, в остальных тосклива до храпа из зала. Ей хорошо обломилось. Балерина в двадцать шесть.

– Какой же ты циник, Кифер, – закатил глаза Ивольский. – Видел я твою Лебковскую! Не так уж она и плоха.

– «Не так уж и плоха». Самое оно для примы-балерины.

– Друг мой, ушла эпоха, когда мир громогласно объявлял этуалей. [Этуали – лучшие из лучших в балетном мире]. В современных реалиях слишком все монетизировано, чтобы ратовать за одно лишь искусство. Чем растить истинную, но неудобную приму, лучше найти пять Лебковских – под каждый спектакль по одной. Не понимаю, почему мы об этом говорим. По-моему, уж этот урок ты со своей «Эсмеральдой» выучил назубок.

Кифер сжал зубы, с трудом припоминая, что такое «назубок». Допил джин-тоник и велел бармену повторить.

– Выучил, даже вспоминать теперь тошно.

– А местная труппа? – весело спросил Ивольский.

– Никак не могу понять, они и раньше не умели танцевать или после карантина разучились. Только трое солистов худо-бедно тянут хореографию. Один парень неплох, но я его еле уговорил, посулив главную партию. Можешь себе представить? Я еле переманил к себе танцовщика. Мир сошел с ума.

После упоминания Бехчина Полю тотчас вспомнилась живенькая блондинка, которая буквально пару часов назад, отчаянно виляя бедрами, оттаскивала парня от служебки. И еще хохочущая Огнева. Смеяться в голос было не в ее стиле. Кифер печенкой чуял, что смеялась она над ним. Его ужасно это взбесило. До дрожи захотелось расшугать странную компанию из солиста, двух вчерашних кордебалетниц и понурого песика, два дня как таскавшегося за Огневой. Но как бы Поль ни искал причины придраться, вариант «физиономиями не вышли» не котировался.

Кифер зажмурился, отгоняя неуместные мысли.

– Да уж, – засмеялся Ивольский. – Раньше мы хватались за любую возможность. Мерхеевские середнячки с крепким минусом, – высокомерно отозвался Ивольский. – Искать там бриллианты бессмысленно. Что за черт тебя дернул именно к нему податься? Неужто предложений получше не нашлось?

– В Москве на меня до сих пор смотрят как на отброса без образования. И все время поминают «Эсмеральду». Надо о себе заявить. Перетерплю пару месяцев после карантина, а потом пойду дальше. Но сначала нужен крепкий спектакль. А значит, и порядочные главные партии.

– Серьезно? Вообще никого?

– Бехчин годится, но тут дело не в мужской партии. В женской. История о куртизанке. А девчонка, которую я назвал ведущей партией, стоит по стойке смирно и кивает, как солдат. И в танце немногим лучше. Но она хотя бы хореографию в силах запомнить и исполнить. Начинаю сомневаться, что из этой идеи что-то выгорит. Пока хочется только одного: напиться.

– Да я уже понял, для чего ты меня позвал, – отшутился Ивольский. – Кажется, я знаю, чем поднять тебе настроение. Обернись.