Утром, пока Кифер готовил завтрак, я сидела на кухне в одном белье и футболке. Он запретил мне надевать джинсы под предлогом того, что раз уж весь Петербург видел мои ноги в одних колготках, то ему положено и подавно. Я не стала возражать. К собственным ногам у меня претензий не было: длинные, стройные, с четко прорисованным рельефом. А что икры чуточку слишком мускулистые, так это нормально. Иначе откуда бы взяться прыжку?

Эмоций было невероятно много, но наиболее отчетливо я чувствовала страх за то, что все на этом и закончится. Взгляд блуждал по бугрящейся мышцами спине Поля. В то время как я пыталась прикрыться, он вообще не стеснялся. Теперь стоило мне закрыть глаза, как в темноте, за веками, рождалось зрелище его обнаженного тела. И меня тотчас затапливало сладостью. Я не могла дать этому закончиться. Он ведь хотел меня. И утром тоже. Из-за необходимости накормить вытащил из кровати чуть ли не силком. Так с чего бы всему закончиться? Не может быть, чтобы это утро стало нашим финалом.

Под стеклянной крышкой поднимался омлет, но я, рискуя обжечься, протиснулась между Полем и плитой и прижалась к нему всем телом. Заглянула в лицо и почувствовала острый, ни с чем не сравнимый восторг от того, что теперь имею право без стеснения разглядывать эти черточки. Я ни о чем другом даже думать не могла. Я должна была его удержать!

– Осторожнее, – предупредил Кифер тихо, прижимая ближе к своему телу. Пальцы на бедре как будто инстинктивно сжались. Недовольным он не выглядел. Скорее наоборот. Я тихонько счастливо вздохнула.

Потянулась к нему губами, как всего лишь позавчера на кухне. Но на этот раз с полным пониманием, что делаю. Кифер целовал меня в ответ, но одним глазом не переставал следить за омлетом. И хотя это было логично, я ощутила досаду. Отстранилась.

– Поль, – позвала я, силясь скрыть стеснение. – Ты ведь веришь, что у меня никого не было? – Меня очень волновал вопрос, что же пошло не так.

– Почему ты спрашиваешь? – удивился он.

– Потому что крови не было, – ужасно покраснела я.

– Так случается. Особенно если имеют место высокие физические нагрузки. Это хорошо: никакой боли.

Внутри меня что-то оборвалось. Это со сколькими женщинами надо было переспать, да хоть бы даже впервые, чтобы знать, что «так бывает, особенно если имеют место физические нагрузки»? Я не сомневалась в том, что не стану в постели Кифера ни первой, ни последней, но все равно мне стало больно. И именно это пугало. Я же, получается, ничуть не особенная. Одна была надежда: он оценит то, что у меня первый. Только у меня. Но и то не вышло. Перспектива что надо!

А может, и к лучшему. Потому что все вышло буднично. Раз без крови, то и ничего особенного. Это даже хорошо: никакой боли.

Хотелось ли мне боли? Да! Уж балерины боли не боятся. И было бы правильно ощущать, что что-то во мне изменилось и никогда не будет прежним. На какую-то каплю мне хотелось этой жертвы, хотелось что-то отдать человеку, которого я полюбила. А отдавать оказалось нечего.

Вздохнув, я снова прижалась к Полю губами, на этот раз к шее. Спустилась поцелуями ниже, млея от прикосновений его горячей кожи. Он прикрыл глаза. Щелкнула выключенная конфорка. Пара шагов – и вот я сижу на разделочном столе, а Кифер втискивается между моих бедер.

– Постой, – отодвинулась я от него и уперла в грудь ладонь. – Скажи, что мы вместе. Я по-другому не буду.

Он замер надо мной с нечитаемым выражением на лице. Эта пауза отдалась в груди чем-то болезненным.

– А с чего вдруг ты сомневаешься?

Слова были приятные, но меня не убедили. Червячок сомнений грыз не переставая. Никак не походил Поль Кифер на человека, легко соглашающегося на отношения. Безэмоциональный, продуманный, контролирующий каждое действие.

Ядовитые слова Шадрина, сказанные в первый день, намекали на обилие беспорядочных связей. И улыбка Кифера, адресованная Алене, говорила о том же. В общем, чувствовала я некую неправильность.

Вслух я, конечно, ничего не озвучила, отделавшись нейтральным:

– Есть причина.

– Есть причина? – покачал он головой в неверии. – Тренируешься в умении врать, малышка?

Я чуть было не рассмеялась. Знал бы он, как я водила за нос родных, скрывая прискорбное положение вещей. Знал бы он, сколько я утаила, рассказывая про отца… Тренироваться нужды не было. Он, видимо, предпочитал обманываться моей юностью точно так же, как я – его обещанием быть со мной.

– Рассказывай, – потребовал он, а когда я промолчала, потянул мою футболку вверх и повторил настойчивее: – Рассказывай!

– Нет, – игриво шепнула я ему в губы и поспешила перевести тему: – Если ты говоришь, что мы вместе, значит, я тебе нравлюсь. Я ведь тебе нравлюсь?

Я так боялась услышать «нет», что намеренно построила вопрос так, чтобы отрицательный ответ был сложно объясним. Не оставила Киферу выбора. Проще было согласиться. И если я и понимала, что рою себе яму, то все равно не могла иначе. Если до вчерашнего дня я просто тихо сходила с ума по своему хореографу, то теперь, когда он стал чуточку моим, я хотела его удержать любой ценой. Неважно как.

– Это легко проверяется.

Он кивнул вниз, на пояс домашних брюк. Я, скрывая смущение, придвинулась ближе. Пьянея от мысли, что это из-за меня. Пока мне было достаточно.

Второй раз в жизни я занималась любовью, сидя на разделочном столе.

А после, сжав мои волосы в кулаке, Кифер вдруг тихо сказал:

– Не стриги их.

Внутри меня что-то радостно оборвалось. Это было первое настолько личное, что я от него услышала. Он любил мои волосы.

Последующие дни были похожи один на другой. Стена, которую я воздвигала между нами с Кифером на репетициях, закономерно лопнула, точно мыльный пузырь. И Кифер стал пугающе счастлив. Сейчас поймете.

Дело в том, что, перестав осторожничать, теперь, на репетициях, Поль как будто сбрасывал вторую кожу и давал полюбоваться на собственный отвратительный характер во всей красе. Да-да, в повседневной жизни наглухо закрытый мужчина в зале превращался в настоящее чудовище. Он словно отпускал то внутри, что обычно держал за ледяными стенами отчуждения: в работе для него преград не существовало. Он рвал и метал, он кричал, он мог шлепнуть по рукам так, что они потом горели, он мог заставить меня работать до тех пор, пока я буквально не падала на пол, моля о пощаде. Если я не понимала чего-то или не могла осуществить, то Кифер становился еще более ужасным. Он раз за разом снимал меня на видео и показывал итог. И так, пока я не увижу, что именно не так и как это исправить. Порой я срывалась, кричала на него и даже плакала.

В такие моменты я почти его ненавидела. Но и любила больше обычного тоже. Нет, вовсе не из мазохизма. Просто каждый раз, доведя меня до слез, Поль потом извинялся. Не словами, конечно. Просто вечером, после репетиции, он был особенно нежен, терпелив и даже почти охотно отвечал на вопросы, что в общем и целом люто ненавидел. В такие моменты я подозревала, что он действительно ко мне неравнодушен.