– Четверть часа, и можем лететь, – доложил Базили.

– Великолепно, – Рийо устало улыбнулась. – В таком случае, я в рубку, отправлю почту, а закончите – сразу стартуем.

Когда десять минут спустя мы, ничего не подозревая, переступили порог рубки, то обнаружили, что глава предприятия мирно спит сидя, положив голову прямо на стол перед голографическим призраком экрана. Осока сориентировалась мгновенно и с чисто джедайским проворством вытолкала всех остальных обратно в гостиную, умудрившись сделать это бесшумно. Обернулась ко мне и сделала знак: давай уложим её.

– Сейчас я закончу, ещё пару минут, – сонно пробормотала панторанка, пока Осока аккуратно снимала со стола её голову и руки, а я укладывал на диван ноги. – Вы только без меня не улетайте…

– Да-да, солнышко, заканчивай, время есть, – ласково отозвалась Осока.

Дальнейшие разговоры происходили не просто шёпотом, а почти на одной артикуляции.

– Что ж ты не предупредила, хозяйка? – укорил я Падме. Голограмма развела руками:

– Сама не знала, мы же загрузкой занимались, я сюда и не смотрела.

– Давайте тихо-тихо на цыпочках взлетаем, чтобы нигде не звякнуло, – прошептала Осока, – и в путь. А она пусть спит.

Так и поступили. Все манёвры Падме делала сама, уж она-то идеально чувствовала свой корпус и двигатели. Поэтому Рийо не проснулась ни на отрыве, ни на разгоне. А до выхода из гиперпространства, когда встряхнуть может независимо от квалификации пилота, было почти двадцать часов серой светящейся мути за блистерами. Подняв за подиумом силовую стенку, чтобы не мешать Рийо, я показал Осоке и Падме очередной фильм из тех, что ещё на Земле перегонял с дисков одного знакомого торговца на бездонные накопители корабля.

– На ужин разбудим? – спросила Падме.

– Зачем? – удивился я. – Столовка закрывается, что ли?

– Сам говорил, что режим питания нарушать нельзя, – вставила Осока.

– Вам можно, у вас фигура, – усмехнулся я.

– Скажи, а не вредно сидеть столько времени, уткнувшись в голокрон? – поинтересовалась Падме у Осоки.

– Она опять? – всплеснула руками моя подруга. – В обычный не вредно, а в этот – кто знает. Там местами такая мура записана, что и поехать недолго. Пойти оттащить…

Закрывая за ней силовое поле, я вспомнил, что, вообще-то, хотел при удобном случае потолковать с Падме о Корусанте. Из-за нападения тёмного аколита и визита аудиторов это как-то вылетело из головы, зато сейчас как раз наклёвывался подходящий момент.

– Сестрёнка, – небрежным тоном начал я, – второй день забываю спросить. Для чего ты звонила замминистра Бааб и довела несчастную женщину до сумасшедшего дома?

– Ну, я… – тут до Падме, видимо дошёл смысл второй половины фразы, и она перебила сама себя: – то есть, как до сумасшедшего дома??

– Очень просто, увёз психиатр доктор Калпсол, с полицией в роли санитаров.

– Калпсола я знаю, это один из сенатских врачей. Психиатр из него, как из Овна пуля. Он по передозам большой специалист, по запоям и белой горячке. Многих сенаторов лечил.

– Что-что? У вас и в Сенате…

– Не «и», а именно в Сенате. В последние годы Республики было весьма модно. Сейчас, полагаю, тоже, раз доктор продолжает успешно практиковать.

– Ну, и нравы. И, всё-таки, Падме…

– Да-да, – с полуслова поняла голограмма. – Я ей звонила. И изобразила привидение себя самой. Надо же было выяснить причины, по которым к нам попал дройд-шпион.

– Выяснила?

– По-моему, да. Госпожа замминистра была очень напугана, вряд ли она врала. Получается цепь совпадений, удачно использованная имперской разведкой…

Падме пояснила, что фирмой нашей Фема Бааб заинтересовалась месяца три назад, как одной из динамично развивающихся молодых компаний. А узнав, что генеральный директор АО «Индесел» – хорошо ей известная Рийо Чучи, запомнила название. И, когда на одном из приёмов ботанский антиквар обмолвился, что ищет небольшую, но надёжную компанию для доставки приобретённых древностей, без задней мысли посоветовала ему нас. При этом разговоре присутствовала Айсанна, дочь начальника Имперской разведки, и ещё удивилась, что Рийо, о которой она слышала от отца, занялась бизнесом.

– Да, папаше она этот разговор пересказала, как пить дать, – согласился я. – И плох тот разведчик, который не умеет пользоваться случайными стечениями обстоятельств.

– Вот и я о том же.

– Хорошо, коли так. Кстати, то, что Бааб так испугалась, может быть хорошим признаком. Возможно, не такой уж она и крокодил?

– Разумеется. Просто она политик, и ради политической выгоды переступит через что угодно. А без далеко идущих целей и мухи не обидит. Я раньше не бывала у неё в покоях, а там, оказывается, на столике есть электронная рамка с кучей голографий. Там и семья, и соученики, и подруги какие-то… Не исключено, не стань Фема сенатором, она была бы очень хорошей беззлобной женщиной. Так вот портит людей большая политика.

– Почему-то ни тебя, ни Рийо она не смогла испортить.

– Да нас-то куда же больше? – расхохоталась Падме. – А если серьёзно, мы с ней законченные идеалистки, ну, и большие упрямицы тоже. Нас без лебёдки не согнёшь, – она помолчала, глядя на меня, и вдруг сказала: – Брат, у тебя такое лицо, будто ты вспомнил что-то важное, а вот что именно, никак не можешь понять.

– В точку, – кивнул я. – Про Белого Админа. Было у него в комнате что-то такое… Но вот что? Не могу ухватить.

– Не зацикливайся. Подожди немного, и мозг сам сработает. Вот у нас в Сенате был однажды случай… – и Падме принялась рассказывать какую-то историю про забывчивость, вроде тех потерянных очков, что оказались на лбу хозяйки. Потом плавно перешла к другой, не поймёшь, то ли правда, то ли местный сенатский анекдот. А потом неожиданно спросила:

– Не вспомнил?

– Н-нет… То есть, да, вспомнил!

Действительно, интерьер администраторской каморки возник у меня перед глазами так ясно, словно я вот прямо сейчас покинул её. Я стал оценивать его последовательно, проводя по предметам мысленным взглядом. Монтажный стол… Стойка… Рабочий стол. Над ним, полускрытая боковым монитором, старая голография, поблёкшая до потери объёма. На ней двое молодых парней дурачатся у двустворчатых деревянных дверей. Один, в котором с трудом, но можно узнать самого Белого Админа, стучит в стекло. Второй, черноволосый и кудрявый, картинно прижал к створке ухо, прислушиваясь, и скорчил красноречивую рожу: нет, мол, не откроют. Озарение пришло внезапно. Белый Админ и впрямь не зря упомянул лень. Ведь на стене висела вовсе не голография, а выцветший поляроидный снимок. И юнцы на нём стучали в дубовые двери закрытой на ночь станции московского метро.

– Оказывается, я встретил соотечественника, – произнёс я. – И даже этого не понял. А ведь когда Осока по-русски, а он ей ответил, надо, надо было сообразить!