Ну, и так далее. Вот кучер и помалкивал. Молчала и Мадам. И это очень хорошо, думал Гаспар, а то опять начнет расспрашивать, выпытывать, и ты ей все выкладывай! А вот зато о том, кто она сама такая, то об этом ни она, ни даже Оливьер ему не говорили. А этот болван Шарль Дюваль…

Дюваль, мерно шатаясь, спал в седле. И снились ему события дальней, недоброй памяти пятилетней давности. Хоть начиналось все тогда как будто бы совсем неплохо! В огромном дворцовом зале взад и вперед неспешно расхаживали, вполголоса переговариваясь между собой, генералы, сановники, флигель-адъютанты и дамы с обнаженными плечами. Среди собравшихся легко, словно тени, скользили ловкие лакеи в ливреях с вензелями императоров Наполеона и Александра. И… Да, конечно же! Взоры всех присутствующих были обращены на балкон, где спиной к собравшимся стояли двое: один невысокого роста в сером сюртуке, и второй, высокий, в белом кавалергардском мундире. О чем говорили стоявшие на балконе, мы никогда не узнаем. Правда, один их заочный разговор, переданный через князя Волконского, нам известен. Тот, что пониже ростом, передавал «государю, брату моему»:

– Мир – яблоко; мы можем разрезать его на две части, и каждый из нас получит половину.

– Да, мир – яблоко, – передавал высокий. – Но человек таков: сначала он удовольствуется одной половиной яблока, а затем потянется и к другой.

Однако эти слова будут сказаны еще лишь несколько дней спустя, а пока что человек в сюртуке нетерпеливо пожал плечами и нарочито громко, дабы все его услышали, сказал:

– Швеция и Турция у ваших ног. Сбываются мечты великой Екатерины. И… О, брат мой! Пока нас одолевают сомнения, наши подданные уже решили судьбы империй! – и с этими словами он указал вниз, на улицу…

Где рука об руку, эфес в эфес и шпора в шпору браво шагали два… Как бы это половчее? Ну, к примеру, скажем так: два недавно заклятых врага, а нынче закадычных друга. А были это француз, полковник легкой кавалерии Дюваль, и русский, казачий хорунжий Дементьев. Ну а происходило все это в Тильзите, куда летом 1807 года съехались два неуживчивых соседа: коварный узурпатор и лукавый византиец. Они…

(Здесь я позволю себе несколько сократить весьма пространные и не относящиеся к нашей истории рассуждения. – маиор Ив. Скрига)

Встреча их была отчасти случайной, отчасти закономерной – обоих досадная послевоенная грусть свела в гостеприимном винном погребке. Сын варварского Дона явился туда первым. Он сел за свободный столик, спросил французского вина – казак готовился к Парижу, – и закурил трубку, набитую домашней самосейкой. Григорий Дементьев в Новочеркасске числился хорунжим, да прошлым летом – по протекции – был переведен в Лейб-гвардии Казачий полк, где и был переименован в подпоручики. Гвардия Григорию пришлась по душе, а вот новое звание, как он говаривал, отдавало чем-то холопским: мол де ты даже на поручения еще пока что не гож, а ты так пока что – под-поручик!

Но это, впрочем, к делу не относится. А дело было таково: время было для подобных заведений раннее, скучное, и поэтому Григорий, не зная, чем себя занять, стакан за стаканом пил – как донскую воду – нервное, чуть горьковатое бордо и, упираясь локтем в желтый кожаный портфель…

Однако сей портфель стоит того, чтобы мы описали его вам как можно подробнее. Итак, кожа на нем была гладкая, мягкая, отменной выделки, застежка раскрывалась с мелодичным звоном, в портфеле было восемь отделений явных и четыре скрытных, и – главное – на самом видном месте золотом горел витиеватый вензель государя императора.

Так вот, упираясь локтем в этот самый замечательный портфель, хорунжий осматривал посетителей – по большей части офицеров ныне дружественных армий – и прикидывал, а что, если бы зацепить кого-нибудь из них? Или, наоборот, с кем-нибудь сойтись накоротке? Или чего еще?

Как вдруг:

– Простите, вы позволите? – послышалось на вражеском наречии.

И это совсем рядом с ним! Григорий поднял голову. Возле его столика стоял французский офицер – невысокого роста, плечистый, чернявый. И Григорий кивнул – да, прошу вас. И тут же с досадой подумал: вот, может, это и не враг уже, поди тут разбери с этой их дипломатией!

А враг или не враг – опять же по-французски – продолжал:

– Жан Лабуле, корпус Даву, лейтенант интендантской службы, – и сел напротив, улыбнулся… и тотчас мельком глянул на портфель, лежащий под локтем казака. На что казак – увы! – не обратил внимания.

– Григорий я, лейб-гвардии казак, – сказал он вполне сносно по-французски, наливая себе и соседу.

Вино было старое, цвета топаза; оно неспешно растекалось по жилам и влекло к размышлениям. Вот так бы и сидеть, молчать бы да пить, покуда всё не выпьется, думал Григорий.

Однако же думать не дали!

– Казак? – удивленно воскликнул интендант. – Вы – и казак?!

– Да, я. А что? – с достоинством спросил Дементьев.

– Но мне казалось, что… Ну, как бы это?! – и интендант, не досказав, явно смешался.

– Что казаки, – решил помочь ему Григорий, – это такой дикий народ, в овчинах, с пиками, едят детей и всякое такое прочее?

– Но…

– Ха! Ха-ха! – это Григорий произнес по-русски. А по-французски: – Но, во-первых, я же вам сам сказал: да, я казак, но из лейб-гвардии, и оттого и форма у меня такая, европейская. А во-вторых, вас ведь не столько моя форма удивила, как знание вашего наречия. Так тут я вам вот что скажу: а это у меня исконное, домашнее. У нас ведь на Дону как заведено? Сначала мальчика учат ездить на лошади и владеть оружием, а потом уже прививают ему знания языков наиболее вероятных противников. Это чтобы потом, в походе, никакой заминки не было. И вот, бывало, помнится, учитель положит тебя поперек лавки, сечет по мягкому месту нагайкой – а это хлыст такой – и приговаривает: «И по французскому ты слаб! Н-на! И по испанскому! Китайскому! Н-на! Индийскому! А как нам без Индии? Н-на, пал-лучай! пал-лучай!». Вот так у нас! А что у вас?

Интендант, усмехнувшись, сказал:

– Да и у нас тоже случается по всякому. А вы, я погляжу, весьма, даже очень весьма приятный собеседник! Мне с вами не скучно. Но после вашей истории я же теперь ваш должник! Так вот, я возвращаю! Вот, скажем, вы слыхали, как лошади пили шампанское?

– Это когда на брудершафт?

– Нет-нет, не то. А когда у них одного фужера не хватало, знаете?

– Увы! Но просветите.

– С удовольствием! Итак, значит, стоят они в конюшне. Ночь. Душно. А завтра сразу на рассвете марш. Пить очень хочется, а где возьмешь? И дверь закрыта. Тоска! Как вдруг полковничья лошадь говорит: «А что, если нам, господа…»

И он пошел, пошел рассказывать! Да, интендант оказался веселым, общительным малым, рта не давал раскрыть. Вот лейб-казак и заскучал. Потому что обычно не другие ему, а он другим рассказывал, и был за это ценим. А тут вдруг всё наоборот! И поэтому когда после еще одной, может, шестой или седьмой даже истории – про даму треф и масть бубен – интендант вдруг резко перестал смеяться, скучающим взглядом окинул погребок и словно между прочим спросил: «А сами вы, кстати, играете?», то лейб-казак мгновенно просветлел и радостно развел руками – чего, мол, спрашивать, когда вся жизнь игра?! А про себя подумал: вот, наконец, и дело, вот тут-то я тебя и подкую!