и вполне разглядывались все нужные тропки, нависали силуэты домов. И то он говорил, что до соседних деревень можно не дойти. Силуэты обманывают. Кажется, что ты прошел вперед, а на самом деле лишь покружился вокруг дома. Когда мы шли, я думал: а кто сейчас рядом с нами? Ведь чувствуется, что много кто. Всё же плотное и заполненное присутствием. А кто это? Вряд ли умершие – здесь никогда столько людей не жило, чтобы так облепить. Хотелось провести рукой и спросить: «Ты кто?»

Ведь я, как в том мультфильме, вышел из дома. Как девочка с кошкой. У них там олень вскочил на дом и начал выбивать копытом блестящие шарики или алмазы. А здесь по-другому. Не зима, а тяжелая осень. Нити, бледные пористости, гудение в шее, занавески – короче, я не знаю, где это всё.

Когда прорываешься через плетеные покровы, кажется, что вот-вот что-то раскроется и придешь, куда шел. А никуда ты не придешь, лес – и есть лес.

Небольшое свечение все-таки скапливается. Ведь видно что-то, и все более отчетливо. Наверное, привыкаешь смотреть, глаз подстраивается под темноту. Подожди-подожди, как внутри темноты туман может казаться бледно-розовым? Как он вообще разглядывается? Здесь все на самом деле подсвечивается. Может быть, этот звон раздается от гигантской лампы? Или мерцающий телевизор поставили на дом, чтобы освещал.

Да, светло точно не из-за неба.

Хотя и не светло вовсе.

Потому что приятная теплая ночь. Не знобит, в горле не першит, проводишь рукой по нежному туману и спрашиваешь: «Ты кто?» Я здесь, чтоб тебя беречь. Чтобы ты не заболел. Будешь болеть – будешь грустить. А от грусти тело станет сжиматься и чернеть. Это там, внутри мерцания, ты болел, а здесь нет. Поэтому я здесь, тебя нужно укрыть мягким одеялом.

Так я оказался в лесу.

Если силуэты обманывают, значит, можно идти прямо в них – не столкнешься. Можно идти сквозь деревья, все мягкое и приятное. Никаких преград нет – такой лес. Здесь никого нет, и меня тоже.

Так я оказался в лесу.

А дальше – светящиеся тропинки и чистый звон.

Прошел на силуэты и еще дальше, и все стало ясно. Там стоял дядя Саня и звенел. Этот звук действительно приходил из него, как легкий колокольчик. Дядя Саня. Страшно как на низах. Туберкулез. Лес. Все сырое и жестокое. Мы теперь работаем в лесу. Рубим-пилим елку и сосну. Почему с ним так поступили когда-то где-то, кинули гнить на низы. Что он плохого сделал людям? Он же беспомощный и добрый и всегда таким был. Какое все сырое и жестокое. Нет, лес не такой. И люди не такие. Это обстоятельства.

Свободный Тибет

Посвящается К. С. – голубю Божьему!

Вася вылез из канавки, раскинул руки, открыл себя.

– Дорогое мое. Здесь я, здесь, грей меня, – шепнул он.

Солнце отразилось в глазах Васи. Свет прошел во все места, сделал утро. Вася огляделся, встал, вышел на дорогу. Вмиг показалось, что вдоль всей дороги стоят люди и завороженно смотрят на солнце.

– Что? Нравится солнышко? Мне тоже нравится.

Через несколько холмов открылся городок с домами и хозяйствами. Вася достал из кармана затершихся спортивных штанов карточку, глянул на нее, сравнил видимое с тем, что было впереди, улыбнулся и ускорил шаг. Кроме штанов и карточки у него были еще синяя спортивная куртка с белыми полосками, черная шапочка на голове и недоеденная пятилитровая банка варенья, нести которую было неудобно. Несколько раз банка выскальзывала из рук, Вася чудом ее ловил, недовольно при этом поругиваясь.

Вскоре начались улицы. Вася заметил, что на солнце больше никто не смотрит, все заняты своими делами и мыслями. Мимо проскочила милицейская машина. Вася крепко прижал банку к груди, прибавил скорости, но в целом постарался сделать вид, что присутствие машины его ничуть не тронуло. Свернув на первую попавшуюся улицу, а потом снова, на другую улицу, Вася уткнулся в укромный подъезд деревянного дома.

Старичок-старьевщик выполз из двери, плюхнулся на скамейку и не заметил, как подошел Вася.

– Устал что-то. – Вася присел рядом со старичком. – Бери, ешь варенье. – Вася протянул банку. Старичок оглядел Васю.

– Не хочется сладкого. Ты кто? Тебя ведь не было здесь только что, – несколько недоверчиво ответил он.

– Я это… – Вася замялся. – Оттуда, – несколько неестественно хихикнул, – я из идейных.

– Понятно, – резко ответил старичок и отвернулся от Васи. Так они замолчали. Вася попытался вглядеться в старика, но тот отводил лицо, отворачивался каждый раз, когда понимал, что Вася на него смотрит.

– И что тебе понятно? – устав молчать, спросил Вася.

– Все понятно, – вздохнул старичок, – что горе людям несешь какое-то.

– Горе? – смутился Вася.

– Сам посуди. Люди живут, работают. Плохо живут или хорошо – не нам с тобой решать. – Старичок строго взглянул на Васю. – Приходят идейные, жить учат. Рушат построенное, говорят, мол, не так построили, из домов выгоняют. Из-за идейных много боли.

Вася смутился от слов и взгляда старичка.

– Никого я не учу, как жить, – нерешительно продолжил он, – я просто сам идеей живу, а никому боль не приношу. Вот, посмотри. – Вася достал из кармана карточку и протянул старичку. Тот поднес ее близко к глазам, прищурился. – Красиво?

– Ага, красиво, – ответил старичок. – Это где?

– Тибет, – ответил Вася, поднимая голову к солнцу.

– Горы такие? – усмехнулся старичок.

– Да, такие. И солнце никогда не заходит.

– И в чем твоя идейность? – Старичок развеселился, проникся душевностью Васи, тоже поглядев на солнце.

– Давно дело было, – задумчиво произнес Вася, – лет пятьдесят назад. Тибет жил в своих горах, радовался. Захватчики вторглись, расстреляли народ, поработили всех, даже духов горных озер.

– Идейные пришли, все понятно, – поддержал старичок.

– Да, только неправильно идейные. Правильная идея – это освободить Тибет, горы для солнца снова открыть. Чтобы народ из изгнания вернулся, по своей земле ходить начал.

– Понятно, – ответил старичок и снова замолчал.

– И что тебе понятно? – Вася строго взглянул на него.

– Ты не идейный, – вздохнув, ответил старичок, – ты сумасшедший. Бери банку свою, пойдем ко мне, хоть чаю попьем. – Старичок вернул Васе карточку, похлопал его по плечу, встал и махнул рукой, чтоб тот шел за ним.

Они поднялись. Квартира была маленькая, грязная. На столе стояли чашки с остатками бурых жидкостей. Старичок взял два стакана, выплеснул содержимое в стенку, поставил чайник на огонь.

– Люблю я сумасшедших, – грустно сказал он, – хорошо с вами. Есть где жить-то? Живи у меня. Там у стены. – Старичок показал на стену, с которой стекала