что-то еле слышимое. Уля, казалось, поняла сказанное, улыбнулась, сжала его руку между своих ладошек. Настала тишина, забравшая всех троих с собой.

Нью-Йорк.

Поша вел Улю за руку по ровной асфальтовой дороге, вдоль которой стояли бесконечные люди. Кто пританцовывал, кто молча вглядывался вверх.

– На солнце смотрят, – сказал Вася. – Им солнце нравится.

– Страшно немного, – сказал Поша.

– Солнца не надо бояться, солнце греет.

– Стало казаться, что оно и сжечь может. Жара странная, истребляющая. Даже озноб начинается от такой жары. Кажется, асфальт сейчас свернется, раскроется иная реальность, более сложная и страшная. Какой таинственный город!

Они подошли к ювелирным лавкам и людям в черных шляпах.

– Почему ты сказал, что самые интересные – это те, кто понимает, что к Тибету не идти надо, а бежать от него? Может, у них просто горная болезнь? Или страх высоты?

– Страх, но не высоты. Они говорят, что встреча с Тибетом – это самое страшное, что может быть в жизни.

– Расскажи про страхи.

– Людям страшна всякая необратимость…

Поша запрокинул голову. Город поприветствовал его, раскрыл высокие окна. Птицы, кружившиеся невдалеке, подлетели ближе, узнав, что Поша их заметил и кивнул в знак свободы. Уля следила за каждым его движением, не отпуская его руку из своих ладошек. Это был ее мужчина, прекрасный и чувственный: тот, в ком являлось волшебство. Каждое его слово вызывало у нее новую улыбку, утверждало счастье.

– Некоторые разделяют путь к вершине на семь частей. И когда все почти пройдено, когда уже к шестой тайне подошел, перед тобой пол гладкий открывается. Более гладкий, чем этот асфальт даже, такой гладкий, что блестит, переливается, свет от него отражается. То ли из мрамора сделан, то ли из какого-то камня драгоценного. А идущий устал очень. Начинает казаться, что это вода так блестит и сверкает. Он не выдерживает, говорит: «Вода». Появляются ангелы и говорят: «Сказано, глаголющий ложь да не предстанет пред ликом моим», – и выбрасывают его из высот. Как бы не соблазниться водой – вот вопрос. Совсем больные, когда только в дорогу собираются, шепчут себе: «Не соблазнись водой, не соблазнись водой». Набирают с собой фляжки, бутылочки, чтоб жажду утолять да подлинный вид воды созерцать. А в зал тот входят и все равно: «Вода». Какой таинственный город! Здесь не все так просто…

– А ангелы говорить нормально тоже могут, или они на своем: «И-и-и-и-и-у-у-у-и-и-и», а тот слышит в этой песне слова какие-то?

– Могут, когда надо.

Уля подбежала к единственной невысохшей луже, набрала воды в ладошки, принесла Поше и Васе.

– Блестит, – улыбаясь, сказал Вася. – Сейчас соблазнимся. Надо попробовать наоборот: сказать, что пол мраморный в руках у Ули. Кто его знает, что будет тогда.

– Ничего не будет.

Иерусалим.

Город стоял на белых камнях. Поша вдохнул жаркий воздух и рассмеялся. Уля рассмеялась вместе с ним.

– Расскажи о страсти.

– Страсть – это хорошо. Плохо, когда пустоту за страсть выдают.

– Тут греха еще больше, – нерешительно сказал Вася. – Думаешь, это Тибет?

– Самое интересное, что неважно, как кто отвечает на этот вопрос. Здесь не должно быть объяснений. Помнишь, как в школе тогда? – Поша посмотрел на Улю. Та закивала. – В школе приходила учительница и говорила о данности, ничего не объясняя, ничего не выводя из опыта и интуиции. Почему? Потому что, когда переступишь черту старого города, перед тобой все само собой раскроется, у людей спрашивать не надо будет.

– Здесь я тоже услышу, как ангелы поют: «И-и-и-и-у-у-у-и-и-и»?

– Да, если прислушаешься. Тут они не замолкают.

– А что ты сейчас шепчешь?

– Я маме про этот город рассказываю, она где-то здесь.

– Расскажи, чтоб и мы слышали.

Поша отошел от Васи и Ули, поднял руки к небу. Небо было уже иным, усталым. Доносились пения неясных языков, люди брели в светлых и темных одеждах.

– Мама, я в Иерусалиме. Вижу всех, но теперь не страшно. И если ту музыку услышу – не испугаюсь. Теперь у меня есть женщина, как ты красивая и добрая. Она тоже здесь, в Иерусалиме.

В глазах Поши пронеслась радость.

– В один вечер я долго сидел, пытался услышать, что же ее пугает. Прислушивался к скрипам, к разговору соседей, ничего не мог разобрать. Она пришла, взяла меня за руку. Сказала, что надо найти, кто же эту музыку делает. Поднялись к соседям. Они разговаривать не стали: закричали, чтобы больше не приходили. Она закрывала голову, говорила, что не может больше этого слышать, что тяжело совсем. На крышу с ней вышли. Ее эта музыка столкнула.

– Разбилась?

– Нет, ангелы ее подхватили. Тогда я и услышал впервые, как они поют. Уля, спой еще раз. В этом городе многие порадуются.

Уля подошла к Поше, провела рукой по его щеке, немного нерешительно прикоснулась к ней губами и поцеловала. Ее лицо засияло по-особому, она подняла руки и, казалось, охватила все, что было видно. Каждый новый миг ее песни открывал город все глубже, пропитывал его подлинной свободой. Некоторые из идущих мимо оставались в своих делах, а другие останавливались и слушали. Вася видел, как за Улей открываются высокие горы, наполненные льдами и солнцем. Он радовался и за себя, и за всех людей, потому что Тибет оказался самым настоящим. Поша разглядывал лица стоящих, пытался углядеть свою мать. Уже вдалеке, там, куда звуки песни почти не доходили, он ее увидел. На ее лице был покой. Дальним взглядом она благословила Пошу, указав, что рада видеть рядом с ним такую женщину.

Варанаси.

– Кья хаал хай?

– Никогда такого веселья не видел.

На маленьком клочке улицы столпились веселые дети, строгие яркие женщины, коровы, козы, машины, велосипеды. Торговцы свистульками подходили сзади к прохожим и громко свистели. Когда они свистели, свистулька раскрывалась в трубочку: так и получалось, что трубочка во рту торговца то сворачивалась, то разворачивалась под раздражающий прохожих свист. Лица у торговцев не допускали никакой улыбки, они делали серьезную и единственную на данный момент работу. Среди толпы, распихивая коров, пробирался велорикша, везущий человека в белом. Человек в белом смотрел по сторонам большими глазами, улыбался и благословлял всех, держа в руке детский флюгер, определяющий направление ветра.

– Где больше безумцев: в Иерусалиме или здесь?

– Да… Здесь ангелы запоют – никто и не услышит. И без них хорошо.

Среди толпы появились люди, несущие деревянные носилки с покрытым оранжевыми и золотыми цветами телом. Проходили через толпу они медленно, расталкивая торговцев, обходя коров и велосипеды.

– Кахан джа рахе хей? – крикнул им Вася.

– Маникарника, – ответил кто-то из идущих.

– Маникарника – это место кремаций, где горит огонь, готовят дрова и прощаются с близкими. Женщины не присутствуют на кремациях, принимая