неразлучные друзья.

— Вот здорово! — заорал Степка, в приливе восторга, набрасываясь на Витьку с кулаками и валя его с ног. — Вот здорово! Побежали скорее!

— Куда?

— Так в сельсовет же!

— Да там уже нет никого! Разошлись все. — И шепотом добавил: — Сегодня артельщики только список бедноты составляли и кого раскулачивать. Самое главное — завтра начнется.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Грозно сдвинув белесые брови, стоял Матвей у калитки, всматриваясь в предвечерние сумерки в ожидании сына. А тот с косой и граблями через плечо, с узелком под мышкой вместе возвращался с приятелями с сенокоса своей медленной развалистой походкой, усталый и довольный. У калитки дружки провожали его шутками.

— Приходи, Федь, на мост.

— Гармонь захвати, старину вспомним!

— Он теперь не мирской. В монахи записался.

— Федька нынче одну тропинку знает, к Тоськиному двору…

— Эй, монах, не забудь рясу одеть, а то девки обидеть могут!

— Черти языкастые! — как бы извиняясь за дружков, улыбнулся Федька отцу, не замечая его грозного вида.

Матвей схватил его за локоть и, притянув к самому лицу, зашипел, захлебываясь от злости:

— Я тебя што, прохлаждаться сюда из лесу вытащил?! Недотепа ты чертова, дурак вислоухий!

— Да ты што, батя? — ошарашенно остановился Федька.

— Што, што!.. Доштокался! Уполномоченный приехал. Говорят, зверь зверем. Глазищами так и зыркает! Голытьба из совета сутками не выходит, того и гляди зорить начнут! А ты — хахоньки! Зубы скалишь с собутыльниками! Штоб завтра же записался, пока не разорили.

— Да с кем записываться-то, батя? — невесело усмехнулся Федька. — Не хочет Тоська.

— А не хочет, так и плевать на нее, вековуху чертову, вместе с ее матерью. Эх, сразу было б с ней не связываться! — с тоской воскликнул Матвей. — А ты, — накинулся он на Федьку, — с кем хошь, хоть со старухой Авдотьей, но завтра штоб записан был, не то шкуру спущу, из дома выгоню.

— С кем хочешь я не пойду записываться, батя, — сразу помрачнев отрезал Федька. — Одна Тоська мне люба, больше никто! С ней и запишусь.

— Запишусь, запишусь! — в отчаянии взмахнул руками Матвей. — Да когда запишешься-то?! Ведь завтра надо! За-автра! Пока не разорили! А разорят — наплевать мне на тебя, женишься ты или удавишься.

И, немного смягчившись, ворчливо сообщил:

— У Домны был я сегодня. Она поговорит с этой твоей дурехой…

…Домна встретила Федьку в воротах заискивающим шепотом.

— Ну, зятюшка! Бог тебя благослови!

— Што, тетка Домна, согласилась Тося? — с надеждой спросил Федька.

— М-м… не то, чтоб согласилась… да и не перечит больно-то. Молчит да слезы льет… Да ты не пугайся, — встревожилась Домна, видя, что Федька сразу помрачнел, — не смотри на слезы-то! Какая девка не плачет, замуж собираючись. А ты потверже будь да посмелее… Все одно ей деваться некуда. Я так и сказала: не пойдешь — прокляну, из дома выгоню! Ну ладно, побежала я, — заторопилась она. — Бабка Авдотья занемогла, так навещу. Может, и заночевать придется… — добавила, отводя глаза, и перекрестила спину решительно шагнувшего в дом Федьки:

— Ну, иди с богом…

…В тот вечер, когда Матвей поведал Домне план, составленный по совету «своего» человека из района, ей сразу пришелся по душе хитрый замысел.

— Тут, сватья, обои наши пути сходятся, — сказал тогда Матвей. — Мне надо сына женить и хозяйство уберечь, а тебе — дочь пристроить. Я своему Федору все имущество откажу: коней, машины, скотину, какая есть. Все по бумаге на него запишу — пускай тогда меня со старухой кулачат. — А его — права не имеют, он кулаком не был, работников не держал. Так-то вот, сватьюшка! И само главно — от тебя, сватьюшка, ничегошеньки нам не надо, ни приданого, ничего. А статься может… — поигрывал Матвей глазами, — и тебе еще перепасть может от достатка нашего. Я не жадный.

Сватьюшка обеими руками ухватилась за Матвеево предложение. То, что Тося, дочь ее, любила Андрея, бедняка и безбожника, было предметом ее вечного огорчения и попреков от богомольных соседок. А тут сразу: и родня — свой брат, — «почтенные», и дочь будет пристроена на полное хозяйство, да и… Об этом Домна только вздыхала да просила у господа бога прощенья за свою бабью слабость. Взрослая красавица-дочь всегда была помехой и живым грузом на никак не желающем стариться любвеобильном Домнином сердце.

Оставшись молодой после смерти старого сурового мужа, Домна еще не утратила своей былой красоты и бабьей стати, не переставала мечтать о новом, настоящем хозяине и муже. Для него и берегла она дом, и себя, и кубышку с золотыми николаевскими червонцами под печью. А тут — дочь.

— Господи, господи! Пошли ему удачи! — шептала Домна, идя по улице в сторону Авдотьиного дома и оглядываясь на темные окна своего. И когда в окнах горницы вспыхнул, все ярче разгораясь, свет двадцатилинейной лампы-«молнии», в душе Домны тоже ярко разгорелась надежда на благополучный исход Федькиного сватовства.

— Я к вам, Антонида Фоминишна, сегодня в последний и решительный раз! — смело и в то же время как всегда чуть-чуть заискивающе сказал Федька, входя в полутемную горницу. — Можно?

— Входи, Федя… — со вздохом ответила ему Тося.

С того самого дня, как мать, злорадствуя, сообщила, что ее Андрей ночевал с Анной Сартасовой, Тося не выходила из дому. Сперва она не поверила матери, все порывалась сходить, повидаться с Андреем, удостовериться, правду ли сказала мать. Но мать заперла ее, заложив с кухни двери горницы толстым деревянным брусом, оставшимся с тех времен, когда в доме была лавка.

А вскоре мать сказала, что Андрей женился на Анне, и сняла с дочери «домашний арест». Но Тося не поверила и этому. Не смея от стыда показаться на улице, она до поздней ночи не отходила от окна, с душевным трепетом вслушиваясь в каждый шорох. Ведь не раз так, легким постукиванием пальцев по стеклу, вызывал ее когда-то Андрей.

И… дождалась!

По улице, гордо восседая на телеге, запряженной кузнецовским Рыжкой, проехала Анна Сартасова.

Теперь погас последний крохотный лучик надежды. Она уже ни на что не надеялась, ничего не ждала… И все же… хоть прошло столько