— Сразу в двух?

— Да, представь, Аня! В двух самых трудных сельсоветах, где очень сильно кулацкое влияние, слабые уполномоченные… Эх, Аня! — мечтательно воскликнул он. — Какие дела разворачиваются! Ты веришь, весь район подняли на ноги. Загудели мужики по деревням, как осы в потревоженном улье! Это у вас такая тишина, потому что глушь, отдаленность. А там, куда я еду, знаешь что творится? Одного уполномоченного убили! Председателя ранили! Но мы все равно своего добьемся! На первое место по области выйдем по проценту коллективизации! Знаешь что, Аня! — взял он ее за руку. — Скоро я опять буду в этой деревне. Поговорим и все решим! Хорошо? Ведь не чужие же мы! Правда?

— Ну, правда, правда, — тихо улыбаясь, ответила Анна Константиновна как-то по-новому, просветлевшими глазами глядя на мужа. — Только знаешь что… — тихо, с запинкой попросила она, — знаешь что, Гена… — смущенно, впервые после ссоры назвала она его так. — Ты такой стремительный, крутой… А там, куда ты едешь… Ты сам говоришь… неспокойно… Ты поосторожнее, помягче бы там, Гена… Люди обозленные, могут… Будь осторожен, Геннадий, хорошо?

— Ого! Да ты, кажется, боишься за меня?! Признайся, храбрая подвижница! — весело засмеялся Геннадий, заглядывая в посветлевшие глаза жены.

Анна Константиновна потупилась.

— Да ты не бойся, глупенькая! Ничего со мной не случится! Видишь это! — хлопнул он по бедру, где из-под гимнастерки высовывался желтый конец кобуры нагана. — Отобьюсь в случае чего!..

В совете в это время наперебой рассказывали приезжему:

— Сперва, было, гладко начали, — сетовал Захар, — отсеялись дружно… Народ за нами пошел. Бедняки. Середняки некоторые. Один за другим вступать начали…

— Мужику конь дороже жизни! — взволнованно объяснял Иван Протакшин. — Сам не доест — коня накормит. Захворает — коня убережет. А тут гады по коням, словно под дыхало артели, ударили! Потерял народ смелость.

— Прямо сказать, валандаемся мы с ними! — гудел Антон. — Надо брать его, паразита, за глотку и душу выколачивать, как в восемнадцатом году! Тогда дорогу опростает.

Уполномоченный сидел на скамейке у краешка стола, устало ссутулившись, опустив руки в карманы серого поношенного пиджака. Он внимательно выслушивал собеседников, поворачивая к каждому из них круглую лобастую голову, чуть тронутую у висков сединой.

У него было бледное, казавшееся еще молодым лицо. Но когда он улыбался или задумывался, у переносья и около губ ложились резкие глубокие складки, и по этим складкам, по пристальному взгляду серых, стального блеска усталых глаз сразу угадывалось многое такое, что не видно с первого взгляда, — пережитое и передуманное.

— Значит, горюете сидите? — серьезно, глуховатым баском спросил он, когда артельщики выложили все свои жалобы. — А в районе вы давно были? — обратился Тарасов к Захару.

— Некогда все! Закрутился тут с артелью! — виновато вздохнул председатель. — С весны не выезжал никуда.

— И… к вам сюда никто не приезжал?

— То-то вот и есть! Далеко мы, на отшибе от остального района. Объезжают…

— Да-а… Значит, так один на один с кулаками и воюете?

— Воюем своими боками, — ехидно буркнул Антон.

Тарасов быстро метнул глазами на Антона и задержал их на его мощной фигуре.

— Кабы знать, кто все это пакостит… Поймать бы стервеца! — тихо вздохнул Иван.

— А если не поймать? — спросил его Тарасов.

— Не поймать, что ж… Не пойман — не вор.

— Ну да… жди, когда он к тебе сам в лапы попадется, — ввернул Антон, — с бутылкой керосинной!

Тарасов продолжал расспрашивать, и по мере того, как вставала перед ним картина положения дел в деревне, лицо его делалось все более серьезным.

— Та-ак… Глушь, значит, говорите, отдаленность? — протянул он раздумчиво. — Противникам же вашим глушь эта как раз на руку. Вы бьетесь с ними один на один, стараетесь по совести, по справедливости… Чтоб только пойманного наказать, чтоб безвинный не пострадал, а они не стесняются — жгут вас, народ восстанавливают. …Ведь выходит, что кулаки объявили войну вашей товарищеской артели?! Так ведь?

— Выходит что так, — потупив глаза, вздохнул Захар.

— Так почему же вы сами не перешли в наступление? В район не съездили? Помощи не попросили у товарищей? Наверное, думаете, что дело это ваше, личное, приятельское, артель-то? Собрались, мол, дружки-приятели и трудятся сообща. И сидите вот гадаете, кто это вам конюшню поджег… Я без ошибки скажу: врагов ваших классовых работа эта, — резко выбросил он перед собой руки с въевшимися остатками масла и копоти в морщинках около узловатых суставов. — Знаете вы последнюю установку партии? — обвел он глазами лица. — Ликвидировать кулачество как класс! — тихо, но с большой силой выговорил Тарасов. — Лик-ви-ди-ровать!

— Во! Во, елки зеленые! — вскочил со своего места Антон. — Я вам сколько долдонил, черти лупоглазые? К ногтю их, паразитов, чтоб мокрого места не осталось! А первого Матюшку Сартасова, вражинная его душа!

— У вас, товарищ, наверное, с ним да-авние счеты? — с лукавой улыбкой посмотрел на Антона Тарасов.

— С каждым! С каждым из них! — задохнулся от волнения Антон. — Отец на них надсажался. Так и умер от грыжи у Никиты на поле. Моего пота у каждого из них на пашне, как дождя полито… Нынче они сми-ирные! А в старое время… Вы, товарищ, городской. Вам не приходилось с их лисиной тактикой дела иметь…

— В этом ты, друг, ошибаешься, — просто засмеялся Тарасов. — Что городской, то верно. А в девятнадцатом году с продотрядом все Поволжье исколесил. И повадку, и руку их на своей спине изведал. Там у них заведено было: попадется в лапы продотрядчик — шомполами его, пока со спины шкура клочьями не полезет. Если любопытствуешь, — шутливо подмигнул он Антону, — будет случай — покажу. Картина, а не спина!

— Ну, так мы теперь им!.. — возликовал Антон, восхищенный такой поддержкой.

— Это ты, брат, брось, — серьезно предостерег его Тарасов. — Счеты мы с ними сводить не будем. А корни подрубим, это верно. Для начала соберем бедноту. Середняков наиболее сознательных пригласим. Короче говоря, актив деревенский. Там и вынесем решение относительно кулаков. Кто у вас наиболее ярый из них? Сартасов, говорите? — с улыбкой кивнул он в сторону Антона.

— Он да Гришка Поликарпов. Гришка все больше горлом да за грудки хватается. А Матвей!.. Он, подлюга, хитер, как две сатаны. Коготки спрятал, мурлычет, как кот, а