человек.

Когда подготовка закончилась, общество всем скопом двинулось к дальнему концу луга, где всегда начиналась жеребьевка. Как и в прошлом году, вытаскивать из мешка жребии мужики выбрали деда Петра, справедливость которого — выше всяких подозрений.

Вот дед остановился на краю луга, сняв шапку, степенно перекрестился на взошедшее из-за леса солнышко и опустил руку в мешочек.

— Никифор Нефедов шесть паев, — по складам прочитал он бумажку и передал ее Андрею.

Андрей, быстро прикинув в уме, сколько квадратных саженей будет приходиться на шесть паев, тронулся вдоль луга, вперекидку отшагивая саженью. Вслед за ним двинулось и все общество. Дойдя до конца луга, отведенного Нефедову, мужики снова остановились, плотным кольцом окружив деда Петра, заглядывая ему в руки, с нетерпением ожидая, чей жребий выпадет на следующий участок.

Замостенский луг невелик. Благополучно отмерив участки двум десяткам семей, общество остановилось у конца луга, около небольшого, усыпанного по верхушкам грачиными гнездами березового лесочка. После нарезки пая последнему хозяину до лесочка остался небольшой участок редкой травы, которого не могло хватить ни на чей пай. Общество было в нерешительности. Тогда в круг степенно вышагнул Никита Твердышев и, сняв шапку, поклонился народу.

— По старинному обычаю, граждане, ставлю четверть первача. Дозвольте косить на этом околыше, — протяжно проговорил он своим тонким, бабьим голосом.

Мужики заулыбались. Многим предложение Никиты явно понравилось. По четверти, по две в старые времена набиралось не одно ведро вина, и бурная дележка заканчивалась обычно не менее бурной общественной выпивкой. Послышались возгласы. Особенно выделялся визгливый тенорок Мити Кривого.

— Дозволяем. Пущай косит.

— Конечно, чего там. Испокон веков так заведено.

— Давай водку на бочку — и владей!

— У него и так хватает, — закричал кто-то, протестуя, — своего мало — чужого прикупит.

Захар приосанился, поднял руку.

— Граждане! Таких порядков, чтобы спаивать общество и таким обманным манером выманивать у него сенокосные угодья, сельсовет больше не позволит. Вношу предложение: все ненарезанные остатки передать нашей бедняцкой артели, и этим оказать ей помощь от лица всего общества.

— Пускай тогда артель нам и четверть ставит, — шутливо пробасил из толпы кто-то.

— Правильно, — негромко закричали несколько мужиков из-за спины Никиты Твердышева. — Не желаем артельщикам подарки делать — пущай четверть ставят.

— Не давать! Они и так нахапают! — покраснев от натуги, кричал Григорий Поликарпов.

— Отдать, чего там зря глотки драть! — сердито кричали многие мужики, понимая, что шум против артельщиков затеяла кучка богатеев и увлекает своим примером некоторых просто любивших погалдеть на сходке мужиков.

И вправду теперь уже те, что стояли возле Никиты, тоже заорали:

— Не давать! Не жела-аем!

Вскоре гудела вся толпа. Мужики, покраснев от крика, широко размахивали руками, грозили друг другу кулаками. Гвалт, поднятый ими, был так силен, что невозможно теперь стало разобрать, кто что кричит, кто чью сторону держит.

Притихшие было на соседнем лесочке грачи, вспугнутые этим криком, снялись всей стаей с вершин и принялись кружиться над толпой, прибавляя к ее нестройному многоголосому гвалту свое грачиное галдение.

Захар, пряча усмешку, глядел на толпу и ждал. Перебегая глазами с одного лица на другое, он понимал: этот вот кричит потому, что ему и вправду кажется обидным даром отдавать луг артельщикам. А этот, наоборот, возмущен тем, что богатеи опять хотят «облапошить» общество, натравливают его на артельщиков. А многие, видел Захар, орут просто так.

Глаза их весело блестят, и наплевать им на этот луг и на этих богатеев, что взбудоражили народ. Кричат они просто из озорства. Приятно им слышать, как крик их далеко разносится по лугу.

Захар видел, что этот вроде бы и страшный шум еще далек от того накала, при котором мужики начинают переходить врукопашную. Скоро все приустанут, накричатся досыта, и тогда можно будет спокойно объявить им о вынесенном накануне решении сельского совета насчет обеспечения артели покосами. Но даже и этого не потребовалось.

Когда шум немножко спал, вперед выступил дед Петро и, степенно огладив бороду, обратился к мужикам:

— Ежели, братцы, по справедливости, так нечего и горло драть. Только время тратить зазря. Мы вот тут с понятыми рассудили: отдать этот луг артельщикам — и дело с концом. Пущай косят и не думают, что общество им худа желает. Пущай.

Мужики снова зашумели, но шум на этот раз был ровнее. В нем реже слышались злые, громкие выкрики.

Немного еще поспорив, общество решило согласиться с дедом Петром и двинулось дальше.

Народ шел теперь мимо деревни, в обход озера, делить заозерные луга.

Пока шла жеребьевка Замостенского луга, никто не обратил внимания, что в толпе народа, кроме Захара, нет ни одного человека из артельщиков.

Сейчас, когда общество двинулось на заозерный луг, огибая край озера, из деревни, которая отсюда была вся как на ладони, выехали подводы и быстрой рысью начали догонять народ.

На телегах — мужики, бабы. На задках телег остро поблескивали отточенные лезвия кос.

В двух первых подводах запряжены сытые рослые кони Ивана Протакшина — Воронко и Воронуха. И сбруя и телега железного хода на этих подводах справные, ладно подогнанные умелой рукой заботливого хозяина. Когда эти две оторвавшиеся от остальных подвод телеги на рыси обгоняли беспорядочно рассыпанную по дороге толпу, озадаченные мужики невольно залюбовались резвым ходом коней, их доброй справой. Они задумчиво отвечали на поклоны Ивана Протакшина, который правил первой подводой, разглядывали серьезных, полных какого-то необычного достоинства мужиков и баб, сидевших на телегах.

Но вскоре толпу стали обгонять остальные подводы артельщиков. И тогда серьезное настроение мужиков сменилось веселыми шутками, озорными насмешливыми выкриками.

— Эй, остановись, рассыплешься!

— Ось-то в колесе! Гляди, развалится колымага!

— Стой, не гони. Гляди, чересседельник-то из мочалы сделан, сейчас лопнет.

— Тпру-у, кобыла! Отдохни, а то упадешь!

Артельщики не оставались в долгу. Хотя их лошади были и впрямь тощи, рваная сбруя и скрипучие телеги и впрямь были готовы развалиться на ходу, все равно они задорно кричали пешеходам:

— Эй, закрой рот, галка залетит!

— Догоняй нашего вороного на своих двоих, авось язык-то прикусишь!

— Эй, Еремей, догоняй лошадей, лапти на плечо, язык на сторону!