просто устал и начинает заболевать. Сходил на кухню. Налил полстакана водки, насыпал чёрного перца и залпом выпил. Как уснул, не помнил.

Алла пропала. Несколько раз звонила, была пьяна, приглашала к себе в общежитие, но не приходила. Беспокойство Антона переросло в ожидание неприятностей.

Так и произошло.

На утреннем совещании в сводке происшествий прозвучал знакомый адрес в Кировском районе. Девушка выбросилась из окна, госпитализирована в тяжёлом состоянии.

Заботкин даже привстал незаметно для себя, точно хотел окунуться в те бумаги, где отражалась новость. Заглянуть через них в квартиру, увидеть место падения. Взять Аллу на руки…

Из памяти резануло:

«Я знаю, это ты всё сделал! Ты! Зачем? Отпусти его немедленно! Иначе меня вообще не увидишь совсем, я выброшусь из окна…»

Угроза оказалась пророческой…

Едва дождался окончания совещания, побежал к телефону.

Из дежурной части отдела милиции сообщили, что Алла отправлена в больницу, есть задержанные. Получив разрешение у руководства, Антон поехал в территориальный отдел.

«Исусика» ещё допрашивали. Он сидел весь красный, взмокший от пота, волосы растрёпаны. Жидкая бородёнка нервно подёргивалась:

— Я ни причём, — дрожа, оправдывался он, — я вышел на кухню! Откуда я знал, что этот молодой придурок будет её душить по-настоящему? Я его не знаю, вместе в изоляторе сидели, на днях освободились!

Приятелем Ивана оказался парень лет двадцати пяти, мускулистый судимый здоровяк в наколках.

Он ещё полностью не протрезвел. Бубнил, что она сама просила хлестать её. Бегала по комнате, злила его, обзывала. Просила душить — он и разозлился. Дальше — смутно. Помнит, что она открыла окно и прыгнула. Хорошо — первый этаж. Но встать не смогла. Лежала внизу. Кто-то вызвал «скорую».

Больше здесь делать было нечего. Разберутся без него. Заботкин позвонил в справочное бюро, узнал, куда госпитализировали Аллу. В больнице дали телефон ординаторской. Там сообщили, что у больной перелом позвоночника, идёт операция.

На работу возвращаться не хотелось. Дул холодный февральский ветер, гнал по тротуару позёмку. Снега было немного, но от прошедших морозов он стал зернистым, точно пшено и нещадно стегал по лицу. Народ предпочитал сидеть дома или на работе. Прохожих было мало. Да и тех Антон не замечал. Думал об Алле. Чего же ей не хватало? Где он не углядел? Вроде всё было нормально, даже на курорт слетала, познакомилась с богатыми парнями. Нет, надо вернуться к этому садисту. Как чувствовал. Точно это была и ему расплата за незаконный арест «исусика», за обман. Но причём здесь Алла? Она же не виновата. Господи, ей только девятнадцать!

Решил, что всё же надо сообщить её матери. Вернулся на работу и стал листать личное дело Николь. Затем по справочнику установил отделение милиции, которое обслуживало нужную деревню. Позвонил начальнику и попросил сообщить. Тот обещал исполнить.

Усиление не снимали — в городе нарастала агитация к выборам. Повсюду плакаты, самодельные трибуны, на слуху: Ельцин, Куркова, Сахаров, Салье… Кругом — пропаганда. Мимо не пройти. Хватают за рукав, пытаются что-то объяснить. Если не слушаешь — ругают, обзывают предателем. На заборах и домах: «Если хочешь жить хреново — голосуй за Соловьёва».

Куда делись кегебешники? Милиционеры уже не разгоняли демонстрации как раньше, а, наоборот, охраняли от хулиганских посягательств, заботились. Сами интересовались, стоя рядом, читали прокламации. Пришло какое-то новое ощущение свободы, похожее на анархию.

Вышел приказ сотрудникам о запрете постоянного ношения оружия до особого распоряжения.

Заботкин чувствовал свою огромную вину и в то же время оправдывался, ругал Аллу за непослушание. Беспокойство о ней поглотило его целиком. Точно освободило от всех других обязанностей, и даже семейных.

Ощущал, как в душе образовалась огромная брешь, давая понять, как много места в его жизни занимала эта девочка. Какую ответственность с собой несла. И точно в эту пустоту теперь устремились его семейные отношения, забота о детях. Наполняя чем-то родственным, тёплым, желанным.

Наслаждаясь этим новым неожиданным содержанием, Заботкин стыдился его — милая девочка лежала в больнице, и неизвестно как сложится дальше её жизнь. Стать инвалидом в таком возрасте — не самый лучший выбор.

На следующее утро он снова позвонил в больницу. Лечащий врач сообщил, что Аллу перевели в общую палату. Операция прошла успешно. Но ходить девушка будет вряд ли.

Доложив начальству, Антон поехал навестить больную. По дороге думал, как будет себя вести: подойдет, с улыбкой наклонится и поцелует в губы, погладит по голове. Надо подбодрить. Это сейчас очень важно, чтобы больная не потеряла надежду. Чтобы верила. Почувствовала, что кто-то думает о ней, переживает! Начала бороться за своё будущее. Кому в этой стране нужны инвалиды, если о здоровых не заботятся?

Купил в ларьке фрукты.

Травматология находилась на втором этаже.

Постучав в дверь палаты, Антон зашёл внутрь.

Помещение оказалось чистенькое. Девушки подвижные — кто с гипсом на руке, кто на шее или ноге. Болтали, тихо смеялись. Обернулись на вошедшего мужчину, стали оправлять халатики и причёски. Только одна койка в углу оставалась нетронутой суетой. Сумрак неподвижности, точно отступившая тень, хоронился там от света, падающего из окна. Антон сразу обратил на это внимание.

Алла лежала как манекен, прикрытая до подбородка одеялом, смотрела в потолок, точно ничего не слыша. Даже не повернула головы, и только когда Антон подошел к кровати, нашла его взглядом. Улыбнулась, глаза засветились, и полились слёзы. Без всхлипов и содроганий. Молча, точно открылись невидимые краники. Струйки текли, огибая скулы, устремляясь вниз. Пододеяльник под шеей становился серым, пятно расширялось, окружало голову, точно детский слюнявчик.

Алла молчала.

Молчал и Антон. Он забыл всё, что хотел сделать: подбодрить, подарить надежду. Планируемый поцелуй застыл у него на губах. В сердце вонзились тысячи иголок. И от этой внутренней боли он не мог понять, дышит или нет, думает ли о чём, стоит ли на своих ногах, или что-то держит его в воздухе. В любой момент отпустит, и он грохнется об пол, распластается на паркете.

Всё его сознание