к чему назвали по имени-отчеству. По интонации ясно, что кто-то из силовиков. После почти двадцати лет службы Заботкин научился отличать их сразу, даже тех, кто недавно ушёл в отставку. В голосе звучала агрессивная уверенность и нескрываемая усталость как результат надорванности службой, опалённости войной. Звонок был оттуда — с фронта, где продолжалось сражение, гибли товарищи.

Уточнять ничего не стал — зачем? Лишняя трата времени. Если дети на месте — все вопросы снимутся сразу.

Осторожно отодвинулся на край. Стараясь не потревожить Марину, встал с койки. Прошёл в соседнюю комнату. Младший свернулся калачиком на верхней койке деревянной двухъярусной кровати. Внизу — не разобрано.

О, чёрт! Чёрт! Быстро вернулся к телефону. Жена сидела на постели, свесив белые босые ноги, казавшиеся призрачными, точно из гипса в белесом свете раннего утра. Чувство тревоги разбудило и её.

Кивнул в сторону детской:

— Где старший?

— Откуда я знаю? Белые ночи на дворе. Наверно, гуляет!

— Догулялся, засранец, — выругался Антон. В трубку произнес: — Старшего нет.

— Зовут Олегом? — прозвучал новый вопрос.

Антон ощутил по интонации, что сын жив, отлегло, до этого ожидал худшего. Посмотрел на сидящую супругу.

В сумраке комнаты она оставалась красивой даже с растрёпанными спросонья волосами — слегка полновата, полупрозрачная ночнушка соблазнительно выпячивает упругую налитую грудь. Огромные карие глаза стали ещё более выразительными наполнились испугом, зрачки — с пятак.

Подумал, что так даже привлекательней — без искусственной упакованности причёской, макияжем и модными аксессуарами. Он никогда не понимал красоты нижнего белья, предпочитая наготу. Сейчас жена несла в себе ещё большую обнажённость — тело отдавало страхом, животным теплом беззащитности. Ворот ночнушки соблазнительно расстёгнут, грудь вздымается… не ко времени! Крякнул про себя. Эх, сейчас бы…

Вернувшаяся озабоченность подавила внезапно возникшее чувство возбуждения:

— Да, Олегом.

— Он задержан за разбой на перевозчиков.

Жар снова хлынул в голову. Но так — не сильно. Мысли закружились, выстраивая логические цепочки. Заботкин знал, что по городу идёт серия нападений на дальнобойщиков. Преступления неоднозначны. Часть фур действительно грабят, иногда водителей убивают. А часть инсценирует преступление, чтобы уйти от налогов и растаможки. Перегружают продукты на другие машины, пишут заявление в милицию о нападении неизвестных. Знают, что милиционерам некогда разбираться с продуктами — кругом стреляют и взрывают. Прошлый и этот год выдались самыми криминальными. За сутки бывало больше тридцати убийств по городу и области. Что будет дальше?

Скорее всего, сын участвует в инсценировке. Кто-то втянул. Подонки… — знали, что отец в главке — выгородит!

— Вы откуда? — спросил Заботкин у неизвестного.

— РУОП на Чайковского, — самодовольно прозвучало в ответ.

На душе Антона полегчало. Силовики и адвокаты знали, что бойцы управления по организованной преступности частенько реализовывали в делах свои личные интересы с целью наживы или раздувания показателей. Поэтому отсюда задержанные выходили на свободу гораздо чаще, чем от оперов уголовного розыска.

Решил схитрить:

— Я сейчас приеду с адвокатом. К кому обратиться?

Из опыта знал, что такое предложение частенько отрезвляет зарвавшихся коллег.

Жена слышала.

Увидел, как в её блестящих глазах накатила новая волна ужаса, перестала моргать. Ухватилась за ворот, стянула вокруг шеи, руки прижала к грудям. Те соблазнительно расплющились, выдавливая тёмные клювики сосков.

Вопросительно воззрилась на Антона, стала вздрагивать в ознобе.

В трубке небольшая заминка, затем:

— Нет-нет, не надо. Будем разбираться до утра.

Потом отпустим.

Антон усмехнулся про себя — так и знал.

Но голос в динамике продолжал:

— Вы же сотрудник ГУВД, на Лиговском работаете, понимаете нас. У вашего сына есть бита и шапочка с прорезями для глаз?

— Никогда не видел… — теперь волнение накатило с новой силой. Значит, всё же нападения.

Сердце застучало молотом, а потом, как остановилось, замерло. И вроде дышать не обязательно.

Комок подступил к горлу. Логические цепочки рассыпались, замельтешили. Лицо защипало, и он почувствовал, как на лбу выступил пот.

Маски и биты — как часто они звучали в сводках происшествий по городу! Неоднократно сам беседовал с покалеченными окровавленными потерпевшими. Представил, как сын наносит удары, бьет наотмашь с оттяжкой, коротко профессионально. В прорезях маски блестят его зелёные злые глаза, полные азарта, учащённое дыхание.

Олег любил спорт, занимался боксом больше пяти лет, был призёром — удар поставлен от ноги.

Но что-то в душе протестовало — этого не может быть. Не было в семье жестокости. Не было ремня и поломанных вешалок. Он хорошо помнил своё детство, звук хлопающей двери, портрет Гагарина и собственную клятву: «… я никогда не буду таким… никогда-никогда…»

Антон не любил боевики и детективы — на работе хватало. Агрессию копил для убийц. Старался дома держаться спокойным. Но в семье бывал нечасто — командировки, засады, усиления. Хотелось надеяться, что сын ни при чём.

Защищаться — да! Но так просто избивать безоружного человека — не этому он его учил. А чему же тогда? Ругал за неправду — ненавидел ложь.

Руку не поднимал. Что же сын — идиот? Хотя всё не просто — быть может, за деньги, большие деньги? Молодёжь видит, что творится вокруг!

Заботкин и не помнил, когда в последний раз разговаривали по душам. Когда сын бросил институт или работу в охране, куда Антон его устроил? Это было серьёзное общение. Но на новую работу Олег до сих пор не устроился. А именно от безделья в голову приходят дурные мысли, мечты о лёгкой наживе. Появляются услужливые связи, готовые потакать сыну сотрудника главка.

В тот раз Антон озвучил за ужином — пока Олег не работает, для него только кров и еда. На курево и девчонок пусть зарабатывает сам, как хочет. Мать жалостливая — может, подкидывает ему мелочишку втихую. Отсрочка закончилась — осенью в армию! Надо быстрее отправить. Пусть там научат Родину любить!