– Ничего, соседей угостишь.

Надежда семенила по перрону, волоча в руке сумку спровизией, которой хватило бы на роту солдат.

– Куру я пожарила получше и завернула в фольгу. Все-такиехать долго. Фольгу у Таньки заняла, сказала, что ты в Москву уезжаешь! Пирогив миске. Миску не бросай, это хорошая, мамкина. Мыла кусок положила, твоебольно страшное! И не зевай там нигде, в этой Москве! Никому не верь. На улицахне знакомься. Сексуальный гороскоп ни с кем не читай. Пуговицы, пуговицы нерасстегивай, запомнила? И шнурок не развязывай! Вообще – ты поосторожнее там,Ольга.

Ольга обняла подругу:

– Я буду очень, очень осторожна. Особенно насчетсексуального гороскопа. Мне главное – чтобы деньги дали.

Из динамика прямо над головой забубнило:

– Граждане пассажиры! Поезд номер сто тридцать восемьприбывает на второй путь. Стоянка – три минуты!

Ольга подхватила чемодан:

– Ну все… Надь! Ну ты чего? Не реви, я ненадолго, вернусьскоро.

Надежда хрюкнула носом. Она не верила, что Ольга скоро вернется.И очень надеялась, что она не вернется вовсе. То есть Надежда, конечно, будетскучать, и все такое, и вообще, такой подруги, как Ольга, у нее не было, такаяподруга раз в жизни бывает, да и то не у каждого. Но Надежда свято верила вОльгин талант и в то, что таланту этому место никак не в их родном захолустье,а как минимум в столице. А там и до Парижа рукой подать. Как у них этоназывается? Мормантр? Нет! Мон матер! Или по-другому? Ну, неважно. Главное, нереветь на вокзале. Вот придет домой – и там уж вволю наплачется.

– Ты если не вернешься – так хоть пиши, ладно?

– Ладно, – Ольга кивнула. – Если не вернусь, напишу. И тытогда ко мне приедешь. Надя, ты удивительная женщина. Я больше таких не знаю.Если бы не ты, я бы… пропала. Совсем пропала.

– Ну ладно, ладно… Перестань. Нечего тут устраивать прощаниеславянки. Не на Северный полюс уезжаешь.

Надежда сердито смахнула набежавшие слезы.

– Иди в вагон, а то без тебя уедут!

Через минуту поезд тронулся и вскоре скрылся вдали.

Утро добрым не бывает, факт. Особенно – в понедельник.

Генеральный директор рекламного агентства «Солнечный ветер»Дмитрий Грозовский пребывал в самом что ни на есть мрачном состоянии духа. Оншваркнул на стол эскизы рекламы йогуртов. Несколько листов спланировали наковер. Никуда не годится! Черт бы взял совсем эти йогурты! В жизни их не любил,и не зря. Всю кровь выпили.

Дима откинулся в кресле, потер затекшую шею, нажал кнопкуселектора:

– Дарью ко мне. Живо!

– Минуточку, – пискнуло из селектора.

А секретаршу-то, похоже, надо будет искать новую. Эта… какее? Дина? Не справляется Дина с работой. Большая ошибка нанимать секретаремгрудастую длинноногую девицу с неоконченным высшим. Но он эту ошибку раз заразом совершает. А в результате в офисе бардак.

В дверь постучали. Дима крутанулся в кресле:

– Дарья, заходи, я не голый!

Дарья – высоченная, худющая, в немыслимых красных очках –вошла, уселась напротив, сверкнув кружевной резинкой чулка.

– Откуда я знаю, может, как раз в этот момент ты голый!

– И не мечтай даже!

Дарья глянула поверх узких очков:

– А ты чего такой злой-то?

– Я добрый! Я, черт возьми, добрее всех! Я как папа Карловпахиваю за все агентство, а мне приносят это?!

Носком ботинка он указал на валяющиеся по полу эскизы.

– Это твой отдел наваял? Про йогурты?

– Если про йогурты – то мой. – Дарья присела на корточки ипринялась собирать с пола рисунки.

– Твой, значит. Скажи, пожалуйста, ты действительносчитаешь, что это можно назвать работой, да? То есть нормальной работой, я хочусказать?

Дарья посмотрела снизу вверх:

– Дим, я не понимаю…

– Зато я понимаю очень хорошо! Я получил этот заказ черт знаеткак! Полгода выбивал! Это заказчик гигантский! Ги-гант-ский! Что мы должны длянего сделать? Нет, ты мне скажи!..

Дарья встала, сложила рисунки в стопочку и с видом пионеркина присяге отрапортовала:

– Мы должны сделать убойную рекламную кампанию йогуртов итворожных сырков.

– Для?..

– Для детей.

– Умница ты моя! Йогурт мы назвали… как? Бармалей… чик.Сырок мы назвали… как? Бармалей… ка. Бармалейка! Скажи, Даш, ты лично хочешьбармалея, бармалейчика, бармамосика и бармамулечку? Нет? Ты же понимаешьпрекрасно, что это чушь собачья и полная туфта! Но и это не самое козырное!Самое козырное, что мне принесли рисунки бармалейчика и бармалейки, анарисовано… что?

– Что? – Дарья подняла бровь с самым невинным видом.

– А ты возьми и посмотри – что, если до сих пор у тебявремени не нашлось. Давай-давай, полюбуйся!

Дарья молча перебирала рисунки на столе, с каждой минутойвсе больше мрачнея. Повертев последний лист так и эдак, она сложила эскизыстопочкой, свернула трубкой и сунула в урну, после чего глубоко задумалась.

Дима удовлетворенно кивнул:

– Вот и я про то же. Это ни фига не бармалейчик сбармалейкой. Это вообще ничего! Даже ты не понимаешь, что сия абстракцияозначает. А, между прочим, наваяли-то эту Гернику[2] твои креативщики! Что язаказчику скажу?

Дарья вздохнула:

– Ну, хорошо. Я согласна. Это Вадик делал. Он у нас любительабстрактных форм…

– Увы, безо всякого содержания!.. И не «ну хорошо», апеределать все, и быстро!

– Переделаем.

– Стой! – Дима выдвинул ящик стола, достал папку. – Показатьтебе, как надо работать? Ты иди, иди сюда, не тормози! Смотри и наслаждайся!Вот! Человек сидит в глухой провинции, на фабрике, черт бы ее взял, и рисует! Ине надо мне никаких бармалейчиков и бармалеек!

Дарья полистала рисунки человека с фабрики. Собака, цветок вгоршке, толстая тетка моет окно… Миленько. Такой наив-наив. Ну и что?

– Дим, таких картинок тебе кто хочешь десяток нарисует!