— Марк… Ты… ты что? — шепчет ошеломленная.

— Всё в порядке, расслабься.

Я размашисто иду по коридору. Конец пятой пары, студентов единицы, но те, кто проходит мимо, в удивлении открывают рот. Плевать. Тая смущена, щеки горят, дыхание участилось. Прекрасная юная красавица. Арина, всё это время тихо семенящая следом, открывает перед нами дверь пятнадцатой аудитории.

Она влетела туда с огромными, как две монеты, глазами, а я ещё спросил:

— Что за пожар, госпожа Туманова?

— Шутки свои держи при себе, Марк! Там сейчас Таю убьют!

Не знал же ещё, что там действительно… Твою же…

Теперь я до конца уверен, что Арина в курсе нас.

Усаживаю Таю на свой стол. Снова касаюсь шеи, на этот раз двумя большими пальцами. Я не врач, но и не идиот, элементарщину знаю. Беру телефон и фотографирую красные следы на её шее.

— Он тебя ударил? — спрашиваю прямо.

— Нет, — сипло отвечает она, прокашливается и повторяет снова.

— Что-то болит? Я вызову врача, — говорю и тянусь за мобильником.

— Нет, не надо, Марк. Всё хорошо, он больше пугал, чем…

— Тая, не всё хорошо, слышишь не всё! — кричит Арина, пока Тая выразительно округляет глаза, — Сегодня он прямо в университете тебя душил и кто знает, чем бы всё закончилось, если бы не Марк! — смотрит на меня и добавляет, — Валентинович…

— Да ладно уж, — киваю, — Это был твой жених, верно? — дожидаюсь «угу», — Собираешься замуж?

Она смотрит на меня и молчит. Огромные, как у Бемби, глаза на красивом уставшем лице, растрёпанные волосы, не выдерживаю. Прижимаю к себе и дышу ей в макушку.

— Мы разберемся, во всём, Тая. Только не закрывайся от меня. Расскажи мне всё.

— Тая, ты извини, но если ты ему не расскажешь, то расскажу я. Я тоже не железная стоять и смотреть, как ты себя заживо закапываешь, — врывается в наш мир Арина, но она не раздражает.

Нас прерывает звонок телефона:

— Уже на подходе, Боря Петрович, — отвечаю и сбрасываю.

— Арина, не оставляй её, я вернусь и отвезу вас домой. Вишня моя, я теперь не отстану, соберись с мыслями пожалуйста. Когда я приду, хочу знать всё. — оставляю короткий поцелуй на её губах и ухожу. Мне лучше слышать разговор целиком.

Я мог бы навести справки не только на папашку, но не стал, потому что она сама меня не хотела. Я мог думать, подозревать что угодно и рассчитывать на что угодно, только когда женщина говорит нет — это всегда значит нет, что бы там кому не казалось. Каждый сам в праве брать на себя ответственность за свою жизнь. Доверять тем, кому считает нужным. Тот, кто может помочь — предлагает помощь, другой в праве как принять, так и отказаться.

Она позволяла касания, но на корню обрезала мои порывы к большему. Нет — это всегда значит нет. И сейчас ничего не изменилось, хоть на эмоциях я и корил себя за бездействия, но каждый из нас в праве сам выбирать свой путь. Сейчас я вижу, насколько глубоко погрязла в этой трясине Тая. Я вытащу её, сделаю всё, чтобы она была в безопасности. А быть со мной или нет она решит сама. Не хочу благодарности, мне нужна она вся.

Предупредив стуком о своем приходе, вхожу в кабинет. Выродок сидит слева, занимаю свободное кресло, на которое указал мне декан и спрашиваю:

— Я что-то пропустил?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марк

— Я что-то пропустил?

— Нет, тебя ждали, Марк Валентинович. Ну скажи сначала ты, за что студента ударил?

— С превеликим удовольствием, — зло улыбаюсь, наслаждаясь стушевавшимся выражением лица выродка. Сейчас ему страшно, зато девчонок бить не страшно, — Начну сначала, Борис Петрович. Сижу я, значит, в пятнадцатой, бумаги просматриваю. Забегает ко мне студентка Арина Туманова и говорит, что её подругу другую мою студентку, бьют в холле второго этажа…

— Я её и пальцем не тронул! — орет выродок.

По роже я ему уже съездил, теперь надо сделать всё правильно.

— Я подобные провокации пережевал и выплюнул ещё в семнадцать, — поворачиваюсь к нему, — так что не советую выводить меня на эмоции.

— Это угроза?

— Молодой человек, — тормозит его Боря Петрович. Он и сам не рад во всем этом учувствовать, по лицу вижу, — напомните-ка имя.

— Илья. Кушилин Илья. И я требую увольнения вот этого вот, — тычет на меня пальцем.

— Так вот, Кушилин Илья, ты бы помолчал да послушал. Видимо, не понял еще, что за люди сидят перед тобой? Ничего, потом… как это у вас говорят… погуглишь, тогда может и поймешь, — и переводит взгляд на меня, — Марк Валентинович, продолжайте, а Вы, Илья, гонор поубавьте.

— У Таисии на шее красные отметины. Фото у меня в телефоне, — вижу, как выродок бледнеет, — не буду отрицать, дважды дал ему по морде. Так если родители не справились, я помогу. С особым трепетом и заботой, — ухмыляюсь, глядя на скисшую рожу, — Если хотите, отвечу. Но парня нужно исключать. Сегодня одна студентка, завтра другая. Мы тут что, уголовников обучаем? К нам потом детей отправлять учиться бояться будут, — впечатление мои слова производят самое нужное.

— А вы что скажите, Илья?

— А что сказать? Я выяснял отношения со своей невестой. Да, припугнул, придушил немного. Но это почти моя жена! Я могу с ней делать всё, что захочу. Главное, чтобы нас это устраивало, всех остальных не касается, — смотрит на меня в упор, а я невольно кулаки сжимаю. «Не здесь. Не сейчас», — пытаюсь успокоиться.

— Скажи мне, Илья, — не выдерживаю, — ты что-нибудь слышал об уголовной ответственности за насилие вообще и за домашние насилие? Или о Стамбульской конвенции? Не отвечай, — взмахиваю рукой, призывая к молчанию, — женщина — это не собственность. Она равная.

— Ваша позиция нам ясна, — добавляет Рябов, недовольно поджав губы, — Можете идти.

Едва за выродком захлопывается дверь, декан достает початую бутылку коньяка и снифтер. Наливает, пьет.

— И что мне с тобой делать, Аланьев?

— Могу написать по собственному, — пожимаю плечами.