– О нет, Шарлотта, не слушай ее, ради Бога! – поспешно говорю я.

Валентина вдруг громко ахает, глядя куда-то в сторону.

– Что на этот раз? – интересуюсь я.

– Смотрите! – Затаив дыхание, она кивает на столик рядом с выходом. – Разве не этот парень был шафером на свадьбе Патрика и Грейс?

Эдмунд ловит обращенные на него взгляды и машет мне рукой.

– Да, это он...

– Так я и думала, – удовлетворенно кивает Валентина и хватается за сумочку.

Мы с Шарлоттой тревожно переглядываемся.

Эдмунд – скромняга с тихим голосом и ничем не примечательной внешностью, но, поскольку парень готовится унаследовать половину Чешира, на него идет охота, словно он знает секрет вечной жизни. Удивительно, что поисковой радарной системе Валентины потребовалось столько времени, чтобы засечь этот ценный экземпляр.

– Я вдруг вспомнила, как на свадьбе Грейс он пялился на мои ноги! А это может означать только одно...

– Что у тебя была стрелка на колготках?

– Нет, – огрызается Валентина, – что у него хороший вкус! Ну, девочки, давайте выкладывайте сведения об Эдмунде.

Мы с Шарлоттой как по команде опускаем глаза.

– В чем дело? Я жду! Шарлотта?

– Э-э... он доктор, хирург...

– Правда? – мурлычет Валентина. – Какое совпадение...

– О чем ты?

– Я когда-то тоже собиралась заняться медициной. А потом сообразила, что придется ставить старикашкам клизмы и подтирать задницы – брр! Нет, это не для меня! Что еще вам известно?

– Ну... – неохотно продолжает Шарлотта. – Его отец... он вроде как э-э... лорд.

– Что?! – Валентина чуть ли не подлетает на стуле. – И вы молчали? А-а-а! Ну почему никто никогда ничего мне не говорит?!

Одной рукой она уже лихорадочно роется в сумке и выпаливает оттуда количество вещей, достойное саквояжа Мэри Поппинс.

На свет божий один за другим появляются крем для рук, крем для век, крем для лица, крем от прыщей и крем для ногтей. За ними следуют всевозможные косметические средства (думаю, транссексуалы при подготовке к конкурсу красоты обходятся более скромным арсеналом). Валентина открывает зеркальце и быстренько подправляет макияж. По ходу дела она периодически тычет в лицо бедной Шарлотты кисточкой для румян, объясняя, как важно правильно подчеркнуть скулы.

– Отлично! – Валентина громко захлопывает сумку и вскакивает с места. – Чао, девочки, еще увидимся! Хотя... Надеюсь, у меня будет занятие поинтереснее!

Вот чего я никак не могу понять...

Шарлотта уверяла меня, что совершенно равнодушна к Джиму, но сейчас она стоит у бара, потягивая семнадцатую за день диетическую колу, и болтает с парнем так увлеченно, словно он – последний человек на земле.

Валентина уже целый час из кожи лезет, доказывая Эдмунду, что в душе она – скромная деревенская девушка (видимо, на том основании, что в конце восьмидесятых как-то раз провела уик-энд в Озерном краю). Вдобавок ей вдруг срочно потребовалась врачебная консультация по поводу травмы бедра. На всякий случай Валентина задирает юбку повыше – так что при желании Эдмунд может беспрепятственно ощупать ее ягодицы.

В некотором смысле я восхищаюсь Валентиной – особенно сейчас, когда Джек снова сидит рядом, а у меня в голове ни единой идеи, как заставить его хотя бы задуматься о поцелуе!

– Так что, новобрачные уже ушли? – спрашивает Джек.

– Лет сто назад, – киваю я.

– О...

– Да. Длинный был день... Я вздыхаю.

– Точно, – соглашается Джек. – Очень длинный...

Честно говоря, я встревожена не на шутку – неужели момент безвозвратно упущен? Последствия аллергии почти полностью исчезли, и если у Джека не возникает страстного желания схватить меня в охапку и зацеловать до полусмерти, дела – хуже некуда!

Звучат последние аккорды песни Джека Джонсона, и это означает только одно – праздник подходит к концу. В холле засела горстка особо стойких гостей, которые, видимо, намерены до утра продолжать алкогольный марафон, но большая часть публики уже разошлась по своим комнатам. Персонал улыбается из последних сил – всем уже не терпится лечь спать.

– Похоже, нас сейчас прогонят, – говорит Джек.

– Да.

Я стараюсь не подавать виду, что на душе у меня скребут кошки. Неужели тогда, на пляже, я потеряла свой единственный шанс?

– Вряд ли у них тут высокая преступность, но все-таки... могу я проводить тебя до номера? – спрашивает Джек.

Ура! Значит, еще можно на что-то надеяться?!

– Это было бы здорово. Вдруг на меня нападет какой-нибудь агрессивный тюлень?

Мы идем по залитой лунным светом дорожке. Ночной воздух наполнен причудливым сочетанием самых разных звуков – волны, разбивающиеся о каменистый берег, и пьяные голоса бредущих с вечеринки гуляк.

– Было очень приятно повидаться с тобой, Айви, – говорит Джек.

Я придвигаюсь поближе, но он даже не пытается снова взять меня за руку.

– Угу, – киваю я, – мне тоже.

Может, самой взять его за руку? Нет, на такое я никогда не решусь!

Н-да, Айви, а ты вовсе не так эмансипирована, как думала... Хорошо, что мама не видит этого позора!

Расстояние между главным корпусом отеля и моим номером до обидного короткое, и вот мы уже топчемся у двери.

– Спокойной ночи, Айви! – нежно говорит Джек, глядя мне в глаза.

– И тебе...

– Увидимся утром!

– Да. Пока.

Теперь нет никаких сомнений, что Джек собирается удалиться и оставить меня без поцелуя... Я специально долго копаюсь в сумочке, но вот ключ уже у меня в руках, а я стою у двери – такая же нецелованная, как и в начале вечера... Ну разве это справедливо?!

– В чем дело? – спрашивает Джек, глядя на мою разочарованную физиономию.

– Ни в чем! – Я смущенно отвожу глаза.

Но Джек уже берет меня за подбородок и разворачивает к себе. Его рука скользит по моему затылку, нежно перебирает волосы, поглаживает шею... Мы смотрим друг на друга, и у меня перехватывает дыхание...

Джек крепко обнимает меня, я закрываю глаза, наши губы встречаются. Какой же у него мягкий и удивительно приятный на вкус рот! Наши языки пускаются в неторопливое путешествие, но вскоре первоначальная нежность сменяется бешеным голодом. Джек буквально стискивает меня, и мы целуемся так, словно страстно ждали этого момента всю жизнь. Руки Джека скользят по моей спине, губы ласкают шею, и по моему телу пробегают слабые разряды электрического тока.

У меня звенит в ушах, и, почти задыхаясь, я поднимаю глаза к усыпанному звездами небу.