– При амнезии у человека стирается из памяти прошлое. Он забывает кто он, откуда пришёл, имя, близких. Но настоящее он воспринимает как вполне нормальный человек. У меня во взводе был такой случай. После налёта «лаптёжников» бойцы привели второго номера пулемётного расчёта. Но у него буквально через неделю всё прошло.

– А этот выглядел полным идиотом. Конечно, переигрывал. Но на второй день он исчез. Хозяйка рыдала. Я понял, что это была уже не игра, и поспешил тоже уйти. Через несколько дней пришёл сюда. На хуторе стараюсь не показываться. Аня и Алёша приходят сюда. Этого мне достаточно. А с Юнкерном встретились в лесу. Ночью я набрёл на их лагерь. Обошёл посты и окликнул Турчина. Я узнал его по голосу. Это было моей ошибкой. Я подумал, что Турчина направили на поиски нашей пропавшей разведгруппы. Оказалось всё гораздо сложнее. Владимир Максимович сразу понял, куда я иду. Юнкерн тоже знает о существовании хутора. Он помечен на его карте. Но обнаруживать себя не хочет. А Турчин сделал вид, что ничего не знает о моих связях с хутором.

– Если они проберутся к аэродрому и что-нибудь там взорвут, или хотя бы попадутся, Смерш начнёт прочёсывать весь лес. И набредут на хутор.

– В том-то и дело.

– Тогда надо уходить. Вам и Анне Витальевне с сыном.

– Куда? В лес? В лесу у нас появится сразу два опасных врага: и Смерш, и Юнкерн. Так что Ане с Алёшей лучше отсиживаться на хуторе. А мне там не появляться. Но этот покой висит, как ты понимаешь, на волоске.

– Может, Алёшу увести в деревню?

Воронцов буквально почувствовал, как вздрогнули плечи Радовского.

– Я должен сохранить сына во что бы то ни стало. – Он посмотрел в глаза Воронцову. – Любой ценой. Понимаешь?

– Тогда, Георгий Алексеевич, Алёшу действительно лучше отправить в Прудки.

– Алёша, Аня, да родительские могилы на старом сельском кладбище… Больше у меня ничего нет. Родина? Родина как будто и есть. Но её и нет. У меня – нет. Потому что кто я здесь, на родине? Вот у тебя, Курсант, родина есть. И ты твёрдо знаешь, кто ты здесь, на своей земле. Потому и дрался на фронте – за правое дело. Так ведь? Наше дело правое… Враг будет разбит… Победа будет за нами… Это мощные слова. Они наполнены народным смыслом. В них сила и напряжение всей русской земли. Ни Геббельс, ни Штрикфельд, ни Власов, ни кто-либо из наших, я имею в виду функционеров и идеологов белого дела, так и не смог изречь ничего подобного.

– А скажите, Георгий Алексеевич, в группе Юнкерна есть человек по имени Кличеня?

– Есть. Очень преданный ему сукин сын.

– Из бывших полицейских?

– Да, из подразделения вспомогательной полиции порядка.

– Его узнал Иванок. Во время облавы в Прудках именно Кличеня тащил к транспортам сестру Иванка. Иванок это видел.

– Что, парень пылает ненавистью?

– Представьте себе, именно он уговорил меня предпринять эту поездку на хутор. И вот… В лесу, на дороге, мы обнаружили противопехотную мину. Поставлена недавно.

– Юнкерну не нужно, чтобы местные ходили по лесу.

– Мы так и поняли. Так что же будем делать?

– Вначале надо отправить в безопасное место Аню с сыном.

– Самое безопасное место – Прудки.

– А если их выдадут Смершам?

– Не выдадут. В Прудках это не принято.

– Что значит, не принято? Там ведь тоже живут советские люди.

– Да, советские. Но Анну Витальевну и Алёшу никто не выдаст. Будут жить у Бороницыных. Как беженцы. В Прудках две семьи таких. Одна – из Гомеля, другая откуда-то из-под Минска. Пока никто их не трогает. Даже не поинтересовались, кто они и откуда.

– Это пока… Вот так, на своей земле, на птичьих правах… Какая ж это родина?

– А какие ж вы ей, Георгий Алексеевич, дети?

Взгляды их встретились. Воронцов смотрел так, как смотрел бы, должно быть, на врага перед тем, как схватиться в смертной схватке. Точно так же смотрел и Радовский. Но то, что их сближало, было всё же сильнее этой внезапной вспышки взаимных претензий.

Пуля калибра 7,92 сделала облёт правого берега. На огромном пространстве, на десятки километров вдоль Днепра, шла ожесточённая битва двух противоборствующих армий. Она снизилась к воде, пробила несколько круглых касок, колыхавшихся над водой, и в азарте, ударившись о сырое бревно плота, взмыла вверх, откуда стреляли пулемётчики. Убитых наповал пловцов тут же поглотил Днепр. А она рванула френч чуть ниже нашивки за тяжёлое ранение первому попавшемуся стрелку, сидевшему в ячейке. К нему тут же подбежал санитар. Но перевязывать не стал. Двумя руками ухватил за портупею и оттащил обмякшее тело в отвод траншеи, где уже лежали, сваленные штабелем, несколько окровавленных тел. Обер-ефрейтор с рунами СС в петлицах и перевязанной головой торопливо расстёгивал пуговицы френчей, отламывал половинки жетонов и совал их в нагрудный карман.

Удивительное дело, через несколько минут после бомбёжки заработала телефонная связь со штабом полка. Из оврага прибежал запыхавшийся связист и доложил:

– Товарищ старший лейтенант, вас к телефону.

– К какому телефону? Связь наладили?

– Наладили. Срочно! Сам батя вызывает.

Нелюбин кубарем вслед за связистом скатился в овраг, схватил телефонную трубку и начал торопливо докладывать.

– Кондратий Герасимович, дорогой мой ротный, – услышал вдруг Нелюбин хриплый, осевший голос полковника Колчина, – ты скажи мне вот что: сколько человек переправилось из батальонов?

– Шестьдесят четыре, товарищ полковник! Двое померли. Остальных перевязали. Но бинтов не хватает. Двадцать человек, при двух лейтенантах, остались в строю. Остальные лежат в бинтах, ждут эвакуации. Семеро тяжёлые. Их надо скорее в госпиталь, а то помрут.

Нелюбин умолк. Не по-военному пространен оказался его доклад. Но и командир полка спрашивал не по уставу. Снова вдалеке, сквозь хрипы ненадёжной связи, послышался его голос:

– До ночи потерпи, ротный. До ночи. Ночью вас сменим. А тебя, Кондратий Герасимович, будем представлять к званию Героя Советского Союза.

– Это дело ваше, товарищ полковник. А нам бы сюда бинтов побольше… – И Нелюбин растерянно положил на рычаг вмиг отяжелевшую трубку.

Он вдруг понял, что до вечера, даже до ночи, как сказал полковник Колчин, продержаться будет очень тяжело. Если вообще возможно продержаться ему с израненной ротой, с ограниченным боезапасом. Одна надежда была на артиллеристов. И Нелюбин, по-бабьи подхватив полы шинели, побежал вверх, к обрыву, где оборудовали свой НП артиллеристы.

Нелюбин поднялся к окопу артиллеристов и первым делом выглянул через бруствер – надо было осмотреться, понять, что происходит в деревне и на немецких позициях вдоль берега. Немцы молчали. Но продолжали усиленно копошиться у дороги. Самое время ударить по нашему оврагу, воспользоваться успешным налётом пикировщиков, подумал Кондратий Герасимович и спрятал за пазуху бинокль. Артиллеристы будто и не видели его, сидели в окопе и переговаривались, таскали ножами из глубокой банки куски тушёнки.