Но потеря радиопередатчика не означала провала операции. Радовский принял решение подойти к аэродрому двумя группами, в течение десяти дней провести наблюдение, затем встретиться в заданном районе, свести данные, размножить их для каждого разведчика, после чего парами возвращаться назад, через линию фронта под видом красноармейцев, выписанных из госпиталей. Для подтверждения полной достоверности госпитальной легенды каждому из них за месяц до проведения операции на мягких тканях в лазарете хирург сделал надрезы и наложил швы. Радовский и радист избежали операции, потому что накануне при переходе линии фронта получили осколочные ранения и по две недели отлежали в том же полевом лазарете.

Первую группу повёл он сам. Вторую – подпоручик Сайков. Сайкова, бывшего младшего лейтенанта и командира стрелкового взвода, как и многих других, Радовский вытащил из рославльского концлагеря. В первое время Сайков усиленно занимался в школе подготовки диверсантов, затем успешно прошёл специальное обучение по курсу «Методы наблюдения и сбора разведданных». Радовский числил его среди лучших своих курсантов и специалистов. Но после одной из операций Сайков заметно затосковал. Ходили на Варшавское шоссе в район Юхнова. Неделю наблюдали за дорогой и передвижением войск. Жили на лесном хуторе в доме лесника. Сайков сошёлся с его дочерью.

Спустя десять дней Радовский привёл свою группу на опушку леса, где должна была произойти встреча с группой Сайкова. Но вместо Сайкова и его людей их встретили автоматчики из Смерша. Радовский первым открыл огонь из ППШ. На всякий случай, выходя к месту сбора, он изменил маршрут движения. К одинокой сосне с сухой верхушкой они вышли не вдоль опушки, как условились вначале, а со стороны леса, оврагом. Вот туда, в заросший молодым липником и бересклетом овраг они и бросились, когда услышали крики смершевцев и первые выстрелы. Тут же заработал ручной пулемёт Дегтярёва, и трое разведчиков, кто замертво, кто с перебитой ногой, упали на землю. А он, кувыркаясь по склону оврага, бросая своё тело из стороны в сторону, уходил от пуль, от треска кустарника под ногами бегущих от опушки смершевцев. Стреляли по ногам. Старались захватить живыми.

Два дня просидел в лесу, во мхах, соорудив себе шалаш и лежанку. Операция провалилась. Но блокнот с двенадцатью исписанными страницами лежал в вещмешке, и он всё ещё оставлял открытым путь назад, через линию фронта, в штаб «Чёрного тумана». Радовский знал, что, если он вернётся с этими двенадцатью страничками, исписанными столбиками цифр и шифров, если предъявит подробный доклад, его встретят как героя. И однажды, проснувшись утром, на рассвете, он тщательно побрился, уложил в вещмешок то, что могло служить ему в дороге, переоделся в красноармейскую форму с сержантскими погонами с чёрными артиллерийскими кантами, переложил в нагрудный карман красноармейскую книжку, справку о пребывании в госпитале по поводу осколочного ранения в область предплечья и пошёл в сторону гудящего шоссе. Через час с небольшим вышел к деревне. В вещмешке было уже пусто. Последние сутки кормился варёными грибами, от которых уже тянуло в животе. От одной мысли об очередном котелке с грибным варевом челюсти стягивало тугой оскомой. Правда, оставалась ещё банка трофейных американских рыбных консервов. Американские сардины, «второй фронт», как называют эти пайки красноармейцы. Но эта банка лежала в его «сидоре» не как продукт, а как тот необходимый реквизит, который должен помочь ему, режиссёру и актёру одновременно, сделать спектакль полноценным, а предстоящую его постановку удачной. И, повинуясь чувству голода, прежде чем выйти на шоссе, чтобы попытаться остановить попутку в сторону фронта, он повернул к деревне.

– Помнишь Галустяна? – Радовский снова отвернулся к окну и долго смотрел на освещённую, буквально заполненную солнцем полоску воды, колеблемую лёгким ветром. – Там, под Вязьмой, весной сорок второго…[7] Работал вначале в при медсанбате Сто шестидесятой стрелковой дивизии, потом Профессор его перевёл в санитарное подразделение, которое обслуживало непосредственно штаб Тридцать третьей армии.

– Профессор уже тогда работал на вас?

– Да. А Галустян под кличкой Гордон был связником между группой захвата и им. Основная информация поступала от Профессора. Это был классический и редкий агент. Что было потом, в том лесу, когда нас окружили автоматчики из «Бранденбурга», ты знаешь. А Галустян-Гордон потом работал в моей боевой группе. Исчез во время провала группы Самарина[8]. Поручик Самарин удачно работал на диверсиях. Бывший старший лейтенант из кавкорпуса генерала Белова. Взрывы мостов, складов, других важных объектов. А тут – провал. Какое-то время его радиопередатчик выходил на связь, давал условный сигнал работы под контролем. Потом умолк. Послали контрольную проверку. В группе проверяющих был и он, Гордон-Галустян. Группа тоже не вернулась. Всё это совпало с началом активности на фронте. Поэтому исчезновение групп списали без особых последствий. Пропали и пропали… И вот в той деревеньке у Варшавского шоссе я и встретил бывшего своего курсанта и связника Гордона-Галустяна. Видишь, Курсант, какие извилистые пути у войны…

– Дед Евсей, бывало, говорил: кривую стрелу Бог правит.

– Хорошая пословица. Кривую стрелу… Но не такую, как Гордон. – Радовский оторвал пристальный взгляд от окна и некоторое время молча смотрел в глаза Воронцову. Покачал головой и сказал: – И не такую, как я. Впрочем, Бог выправит любую. Только Бог. Только на Него и надежда. – И Радовский оглянулся на огонёк зажжённой глиняной лампадки.

Солнце ушло за сосны, и озеро сразу обрело стальной отлив. Теперь оно казалось будто вогнутым, воды словно отхлынули. Зато яснее и глубже проступили дали. Солнце перекинулось на другую сторону озера, и там, на отлогом берегу среди изумрудно-зелёной отавы засияли белые стволы берёз. Неужели где-то идёт война, глядя в тесное оконце кельи, думал Воронцов. Какая жестокая бессмыслица! А где-то в Красном лесу, совсем неподалёку, затаилась диверсионная группа Юнкерна.

– Я сразу его узнал. – Радовский прислушался к звукам, доносившимся со стороны озера. Но, увидев Нила, который тащил по просеке, вытоптанной в зарослях камышей, лодку, успокоился и продолжил: – Он тоже. Я понял это по его глазам. В глазах Гордона мелькнул мгновенный испуг. Я знал по школе: человек он хладнокровный, расчётливый, смелый, но глаза его выдавали. Особенно в первые мгновения. Так бывает со многими. Потом он понёс какую-то чушь. Начался театр. Стало даже смешно. Вышла женщина и повела его в дом. Там, у этой женщины, по всей вероятности, он и жил всё это время. Женщина мне всё рассказала. Должно быть, подумала, что я из Смерша. Даты совпадали. Гордон появился в деревне через несколько дней после высадки группы проверки в районе той самой деревни. Два дня я прожил у них. Пытался с ним заговорить. Никакой реакции. Потеря памяти. Амнезия.