А внизу уже слышались голоса. Батальон разгружался с плотов на отмели. Туман не давал немцам разглядеть, что происходит у воды. Возможно, они решили, что рота уходит, покидает безнадёжный плацдарм. Взлетела гирлянда ослепительно-белых ракет. Но туман, вязкий, как сметана, днепровский туман поглотил и их. Запоздало ожила немецкая траншея. Ударили пулемёты. Захлопали винтовки. Снизу, с косы, им ответили басом сразу несколько ДШК.

– Давай сюда Емельянова с его «самоваром»! – приказал Нелюбин связному. – Скажи, пускай тащит сюда весь свой запас мин. Батальон высаживается. Смена пришла. Так что припасы можно истратить. – И он засмеялся.

Связной вернулся через минуту, доложил:

– Емельянов с расчётом на подходе. Вас, товарищ старший лейтенант, к телефону.

– Кто?

– Комбат Лавренов.

– Принимай, Игорь Владимирович, командование, – приказал он замполиту. – Пусть миномётчики лупят вдоль траншеи. Старайтесь подавить пулемёты. А я пойду на берег, принимать полк.

Первушин опустился в окоп и принялся менять диск на ППШ. Ствол автомата раскалился.

– Вот видите, Кондратий Герасимович, удержали мы свой плацдарм.

Ракеты над немецкой траншеей взлетали без конца, торопливым ярким веером. Они раздвигали чёрную зыбь ночи, озаряя обрыв, бескрайнюю реку тумана, который теперь, казалось, двигался во всех направлениях, и ломаную линию траншеи. Стал отчётливо виден овраг, его очертания по всей окружности, и ломаная линия немецкой траншеи. Пулемётчики и стрелки Седьмой роты теперь видели весь рубеж немецкой обороны как на ладони. ДШК и «максимы» работали не переставая, длинными прицельными очередями поливая огневые точки и развилку дорог. Там, за деревней, откуда всё ещё тянуло дымом пожаров после артналёта, загудели моторы и послышались команды. Немцы, прозевав высадку, запоздало подводили резервы.

– Попытаются контратаковать. – Нелюбин махнул автоматом в сторону деревни. – Пускай крупнокалиберный перенесёт огонь туда. Держись тут, замполит. Скажу честно, не думал, что из тебя такой боевой лейтенант получится.

Они обнялись. И Нелюбин, пригибаясь к земле и прислушиваясь к свисту и шелесту пуль над головой, побежал вниз. Там ждал его на проводе комбат Лавренов.

И почему они обнялись? Как будто почувствовали, что этот разговор у них последний, что прощаются они навсегда. Через полчаса немцы подведут резервы, пустят роту танков и пехоту на полугусеничных бронетранспортёрах и сметут их с плацдарма. Всю ночь будет греметь в овраге бой, то затихая, то возобновляясь с новой силой. А к утру остатки полка и несколько человек Седьмой бывшей штрафной роты на брёвнах и плотах переправятся на левый берег. Одна из групп во главе со старшим лейтенантом Нелюбиным прорвётся через немецкие заслоны и уйдёт в сторону города. Днём она соединится со штрафным батальоном, который захватил плацдарм в нескольких километрах выше по течению Днепра и прочно его удерживал.

Всю оставшуюся жизнь он их будет вспоминать – сына Авдея и своего замполита лейтенанта Первушина. И в своей одинокой старости, садясь за стол в День Победы, чтобы помянуть погибших своих боевых товарищей, он всегда будет наливать три стопки: сыну, замполиту и себе…

Доверить Анну Витальевну и Алёшу Иванку Воронцов не мог. Повёз их в Прудки сам. Об этом его просил и Радовский. Приторочил к седлу небогатые пожитки. Помог Анне Витальевне сесть на коня, подал ей Алёшу и повёл Гнедого по знакомой тропе вдоль озера в сторону восхода солнца. Карабин оставил на хуторе. С собою взял автомат Пелагеи.

Через несколько минут следом за ним выехал и Иванок. Держа расстояние, он проследовал той же тропой, но, перебравшись через топь и оказавшись в лесу на другом берегу Вороны, постепенно начал отклоняться от маршрута, а вскоре остановился, спешился и залёг в ельнике. Вечером, когда на окрестности сошли сумерки, поглотив дали, он вывел коня и лесом пошёл назад к хутору.

Этот маневр они предприняли на случай, если за хутором установлено наблюдение. Радовский предупредил: Юнкерн опытный разведчик, к каждой операции готовится основательно, осторожен, предусмотрителен, умеет выжидать, обладает внутренней самодисциплиной, при этом умеет сохранять дисциплину во вверенной ему группе. И ещё одно важное обстоятельство сообщил Радовский во время их разговора в жилище монаха Нила: возможно, здесь, в Красном лесу, в окрестностях аэродрома, Юнкерна удерживает не приказ немецкого командования, не боевая задача с целью диверсии, а ещё и личные мотивы.

– Во время оккупации через его руки прошло много ценностей, – рассказал Радовский. – Так называемые антипартизанские мероприятия в основном сводились к прочёсыванию окрестностей деревень. Потом мы входили в населённые пункты. Вот тут и начиналось… Народ во взводах был разный. Попробуй, удержи их от мародёрства и прочего… А у Юнкерна было несколько человек из числа особо приближённых, которые специально занимались реквизицией ценных предметов. Путём опроса местных жителей выявляли зажиточных людей. А дальше уже по отработанному варианту. Чаще всего люди отдавали всё, что имели, добровольно. Юнкерн любил перед строем одаривать особо отличившихся во время очередной операции некоторыми предметами из реквизита. Серебряными портсигарами, часами. Понимал, что громоздкие предметы – багаж ненадёжный. Однажды где-то в окрестностях Дорогобужа он разгромил партизанскую базу. Захватил какого-то еврея с мешком золота и камешков. Серьги, обручальные кольца, кулоны, цепочки… Ценности были собраны со всего района партизанами. Специально за ними прибыл на самолёте человек из Москвы. Тот самый еврей с нашивками комиссара. Люди снимали с себя и вытаскивали из тайников золото на строительство танков и самолётов. Так им сказали. Но комиссар на самолёте не вылетел. Тоже что-то, видать, задумал. Потом партизанский район блокировали, рассекли на секторы и начали уничтожать. Прихватили и комиссара. Мешок забрали. Комиссара допросили с пристрастием и – на берёзу. Так вот тот мешок с золотишком Юнкерн спрятал где-то здесь. Побоялся брать ценности во время отступления. На дорогах везде стояли посты, жандармы проверяли каждую машину, каждую телегу, каждый мотоцикл. А теперь вернулся. Либо забрать. Либо, скорее всего, перепрятать золото до лучших времён. Немцы отступают. Не удержатся, по всей вероятности, и в его родной Прибалтике. Лучшего места, чем этот хутор, не найти. Вот что меня пугает больше всего. Таким образом, существует два варианта событий: первый – Юнкерн с группой кружит возле Шайковки с целью проникнуть в расположения аэродрома и заложить там взрывчатку; второй – Юнкерн кружит возле хутора и озера…

– Тогда хутор в опасности. Надо уводить людей.

– Старики отсюда, как ты понимаешь, никуда не пойдут. К тому же здесь я. Это, я думаю, удерживает Юнкерна. Пока. Они не знают, где я. Но понимают, что где-то здесь. С автоматом. Да ещё появились вы.

– А как же Владимир Максимович? Неужто, он тоже с ними?

– Думаю, что нет. С ним Юнкерн решит в последний момент. До визита на хутор. Либо оставит его на аэродроме. Мёртвого или живого. Либо ликвидирует сам. То же самое они сделают с немецким радистом. Немец тоже серьёзная помеха. Быть может, посерьёзней Турчина. С Турчиным намного проще: погиб во время диверсионных мероприятий… А за немца спрос будет особый. Но и тут, я думаю, Юнкерн выкрутится. Слишком хорошая ставка на кону. Уберут и немца. Или подставят его под пулю. Затем явятся на хутор, устроят тут резню. Спрячут мешок. Постройки, возможно, сожгут. Рассчёт прост и гениален одновременно. Формально как бы привлечь к хутору внимание. Будет проведено расследование. Но следователи и оперативники будут искать другое – улики, следы преступления. А клад, таким образом, уйдёт глубже. Юнкерн – человек непростой.