Конвент заседал во дворце Тюильри, куда, кстати, переместились к ночи с 12 на 13 вандемьера и Сенат, и правительство, и даже Генеральный штаб. Наполеон первым делом превратил дворец в крепость, перекрыв и взяв под прицел все ходы и подходы к нему, и вооружил поголовно всех 800 депутатов, не исключая самых робких из них, дрожавших от страха только при мысли о том, что с ними будет, если во дворец ворвутся мятежники.

Первоклассный артиллерист, Наполеон, разумеется, сразу понял: судьба Конвента и всей Республики зависит от того, кто раньше и лучше в те роковые часы использует артиллерию. Когда он осведомился, есть ли в распоряжении Конвента артиллерия, ему ответили: «Да, сорок пушек». «Где они?» - спросил Наполеон. Ответ поразил его беспечностью: «В Саблонском лагере, возле Нейи» (т. е. в дальнем предместье Парижа!)[353] [354]. Наполеон вызвал к себе надежного офицера-кавалериста. Перед ним встал навытяжку командир эскадрона, рослый и статный молодой красавец, глаза которого буквально горели отвагой и готовностью к подвигу. То был Иоахим Мюрат - бывший трактирный слуга (половой, по-русски сказать) и будущий маршал Франции, великий герцог Бергский, король Неаполитанский, зять императора Наполеона. В этот день он впервые увидел своего будущего тестя и получил от него первый, сразу ставший историческим, приказ: «Возьмите три сотни лошадей и немедленно отправляйтесь в Саблонский лагерь. Доставьте сюда сорок пушек и заряды к ним. Любой ценой! При необходимости пускайте в ход сабли, но пушки должны быть здесь! Вы за них несете личную ответственность! Ступайте!»

Мюрат все сделал, словно играючи, напоказ, с кавалерийским шиком. А ведь он рисковал погубить в одночасье не только свою репутацию перед лицом начальства и собственную жизнь, но и сам Конвент, оставив его без артиллерии. Ему пришлось во главе своего эскадрона конных егерей промчаться - в ночной полутьме под проливным дождем - через весь Париж, опрокидывая и буквально расшвыривая патрули, пытавшиеся задержать его рейд. В Саблонский лагерь он ворвался вслед за колонной мятежников, которые попытались перехватить артиллерию Конвента. В короткой схватке эскадрон Мюрата выбил противника из лагеря, овладел всеми сорока пушками и в 6 часов утра доставил их в Тюильри[355]. Теперь Наполеон знал, что разгром мятежа обеспечен. Он тут же назначил Мюрата своим адъютантом. «С ночи 4 октября 1795 г., - пишет о них А. 3. Манфред, - их пути соединились, и надолго - на двадцать лет»[356]. «Звезда Мюрата, - уточняет Ж. Тюлар, - вспыхнула рядом со звездой Бонапарта»[357].

Утром 13 вандемьера (5 октября), когда отряды мятежников стягивались из разных кварталов столицы к Вандомской площади и саду Пале-Рояль для удобной атаки на Тюильри, Наполеон расставлял орудия (следуя своему «вещему ясновидению») в местах, самых удобных для отражения любой атаки. Когда же передовые колонны мятежников, отбросив заградительный отряд Конвента, вступили на улицу Сент-Оноре, с которой можно было идти на штурм Тюильри, Наполеон, предусмотревший такой вариант, выждал, пока они растянутся по довольно узкой улице ближе к церкви Святого Рока. А рядом с церковью стояли его пушки - по три с каждой стороны улицы. Как только мятежники пошли в атаку, Наполеон приказал стрелять в них из трех орудий картечью. Первые ряды атакующих были сметены артиллерийским огнем, а все остальные бросились врассыпную назад, к Вандомской площади и Пале-Роялю. Другая колонна мятежников попыталась прорваться к Тюильри с набережной Вольтера, но ее встретил огонь других орудий, которые и здесь Наполеон заранее приготовил к бою. Кстати, он сам появлялся тогда в самых горячих точках боя, и под ним в очередной раз была убита лошадь. Так, в течение трех-четырех часов роялистский мятеж был подавлен[358].

В изгнании на острове Святой Елены Наполеон рассказал своему врачу Барри О’Мира интересные подробности учиненного им расстрела мятежников 13 вандемьера. Вот его рассказ в пересказе врача: «После первых двух залпов я приказал войскам зарядить пушки только порохом, что имело целью напугать мятежников, посчитавших, что они понесут новые потери убитыми, как и во время первых залпов. Вначале я приказал заряжать пушки картечью, потому что зарядить их только порохом было бы наихудшим способом утихомирить толпу, не сведущую в стрельбе из пушек. Ибо толпа, услыхав сильнейший грохот после первого залпа пушек, заряженных порохом, была бы напугана, но, оглянувшись вокруг и увидев, что никто не убит и не ранен, она бы собралась с духом, стала бы вдвойне неистовой и бросилась бы на вас, не испытывая страха. И тогда было бы необходимо убить людей в десять раз больше, чем в том случае, когда вначале пушки были заряжены картечью. Когда вам приходится иметь дело с толпой, все зависит от первого впечатления, которое вы произведете на нее. Когда толпа получает сразу не холостой залп и видит вокруг убитых и раненых, ее охватывает паника, люди бросаются прочь и через минуту исчезают. Поэтому если вообще возникает необходимость стрелять, то вначале следует заряжать пушки картечью. Когда же сначала используется только порох, это - лишь видимость гуманности, ибо вместо спасения жизни людей такая гуманность в итоге приводит к большим и ненужным жертвам»[359].

Данные о потерях сторон при подавлении мятежа 13 вандемьера противоречивы. В. Скотт писал о «нескольких сотнях убитых и раненых» с обеих сторон[360]. Е. В. Тарле и А. 3. Манфред - просто о «сотнях» жертв только среди мятежников[361]. Ф. Кирхейзен считал конкретнее: «...потери как со стороны Конвента, так и со стороны мятежников едва ли превышали 200-300 убитых и раненых»[362]. По мнению Кирхейзена, Наполеон «умышленно преуменьшил свои потери», сообщив в письме к брату Жозефу от 14 вандемьера: «Все наши потери простираются до 30 убитых и 60 раненых»[363]. В разговоре с Б. О Мира на острове Святой Елены Наполеон приводил другие цифры: мятежники потеряли только убитыми 70-80 человек, Конвент - около 30 убитых и 250 раненых[364].