представлялась самоубийственной. Монсон советовал блокировать порт после того, как корсары уйдут из него, утверждая, что ни одна другая гавань, в которой они могли бы скрыться, будь то Тунис или Агадир, не даст им такой же защиты. Добиться успеха можно было, только сохранив операцию в полном секрете, — в противном случае алжирские корсары попросту остались бы в порту, из-за чего флоту союзников пришлось бы отменить всю операцию{335}. Исходя из всего этого, Монсон рекомендовал, чтобы «корабли были предоставлены под предлогом выполнения другой задачи»{336}. Он заявил также, что объединенный флот должен быть «превосходно оснащен мушкетами и другим вооружением, и особенно кубической картечью, которой следует стрелять артиллерии, ибо при наличии большого количества мужчин, как часто бывает у пиратов, кубическая картечь причиняет среди них много смертей»{337}. Но, несмотря на то что дипломаты Якова I преодолели все препятствия, чтобы сделать этот союз возможным, взаимное недоверие между Голландией и Испанией оказалось непреодолимым, и проводить операцию пришлось небольшому королевскому флоту. В 1620 году на борьбу с алжирскими корсарами был отправлен флот под командованием сэра Роберта Мэнселла. Однако стратегические ошибки и плохие погодные условия у берегов Алжира не позволили добиться выдающихся результатов{338}.

Несмотря на несколько попыток закрыть порты Варварийского берега в следующие десятилетия, ситуация оставалась практически неизменной до той поры, когда во второй половине XVIII века в воды Средиземного моря стали заходить американские торговые суда. После Декларации о независимости 1776 года американцы столкнулись с проблемой: защищавшие их прежде британские охранные грамоты, дающие право безопасного прохода, утратили силу, так что им пришлось отправить дипломатов для переговоров с княжествами Варварийского берега. Как водится, достигнутые договоренности оказались недолговечными: то те, то другие правители требовали изменить условия по малейшему поводу. Юсуф Караманли, паша Триполи, оказался самым жадным и воинственным из всех; 26 февраля 1801 года{339}, после того как США категорически отвергли его требования о дополнительных выплатах сверх 40 000 долларов (и «подарков» стоимостью 12 000 долларов) — суммы, предусмотренной договором в ноябре 1796 года, он объявил американцам войну. Так началась Первая берберийская война (1801–1805), известная также как Триполитанская война{340}. По стечению обстоятельств она оказалась к тому же первой войной, когда-либо объявленной Соединенным Штатам. Эта война ни к чему не привела, как, впрочем, и очень короткая Вторая берберийская (или Алжирская) война (17–19 июня 1815 года), в которой тоже участвовали Алжир и Тунис{341}. Боевые действия, однако, сыграли огромную роль для зарождающихся морской пехоты и военно-морского флота США, так как позволили им испытать свои возможности и пределы досягаемости{342}. Только благодаря имперским амбициям Франции был положен конец действиям государств Варварийского берега. После очередного привычного спора между Францией и Алжиром 13 июня 1830 года в бухте Алжира высадились крупные французские экспедиционные силы — 37 000 пехотинцев с 83 полевыми орудиями; наголову разбив за следующие шесть дней войска противника, они осадили город. Вслед за массированной бомбардировкой 4 июля алжирский правитель Гусейн-паша сдался и вскоре был выслан французами из страны. Они же вознамерились здесь остаться, и не только: «Овладев Алжиром, французы начали экспансию вглубь страны, а затем — на большую часть Северной Африки, начав тем самым долгую и кровопролитную завоевательную войну, которая завершится лишь в декабре 1847 года»{343}. Лишившись прежней благоприятной среды, дружественных государств и гостеприимных берегов, морские разбойники Варварийского берега — как пираты, так и корсары — наконец растворились в истории.

Мнимый конец пиратства

Неудачные попытки Британии создать англо-голландско-испанский союз против Алжира показывают, что борьба с пиратами была не только тактической проблемой, но и политической. Как и современное противодействие глобальному терроризму, война против пиратства зависела от успешности «коалиции доброй воли». Движимые собственными интересами, морские державы того времени могли вести циничную игру: как отмечал английский консул в Сирии в 1611 году, «есть сложности в том, что касается объединения суверенов для подавления пиратства, ибо некоторым существование пиратов не мешает и они рады видеть, что определенные рынки подвергаются атакам»{344}. Об отношении Франции к многонациональным операциям против пиратов Варварийского берега красноречиво свидетельствует анонимный меморандум 1727 года: «Мы уверены, что не в наших интересах уничтожение всех варварийских корсаров, иначе мы окажемся в равном положении со всеми итальянцами и народами Северного моря»{345}. Это же было одной из главных причин, по которой крупные европейские военные державы так долго мирились с обязанностью выплачивать дань: платить выходило дешевле, чем снаряжать морскую экспедицию против государств Варварийского берега, кроме того, это обеспечивало коммерческое преимущество перед более бедными конкурентами, которые не могли позволить себе такие расходы, — и на их корабли регулярно совершались нападения{346}.

К тому же «великие морские державы всегда с подозрением относились к намерениям друг друга и часто не могли поверить в то, что атака на корсаров не служит прикрытием для какого-нибудь нечестивого дела. Порой такие подозрения были обоснованны»{347}. По поводу британского предложения Испании в конце апреля 1617 года организовать экспедицию против варварийских корсаров историк британского флота сэр Джулиан Корбетт писал: «Экспедиция против варварийских корсаров стала привычной дипломатической формулой для прикрытия менее явных и более пагубных замыслов»{348}. Неудивительно, что в обстановке взаимного недоверия большинство предложений создать альянсы против варварийских пиратов и портов, откуда они осуществляли свои вылазки, так ни к чему и не привели. Подобные же соображения затрудняли борьбу против вездесущих буканьеров и пиратов в Карибском или Южно-Китайском морях, где каждый из колониальных флотов Британии, Голландии, Франции и Испании организовывал антипиратские патрули в «своих» водах, зачастую тайно поддерживая пиратство в водах других держав или, по крайней мере, содействуя ему.

Тем не менее к началу XX века эта коммерчески ориентированная политика изменилась, как и международная ситуация. Показательна здесь оккупация Францией значительной части Северной Африки. Большинство крупных незападных держав, которые на протяжении столетий бросали серьезный вызов западным государствам, находились в упадке или на грани гибели. Среди них были и «пороховые империи» — Османов (которая как раз по этой причине не смогла прийти на помощь государствам Варварийского берега), Сефевидов[33] на Ближнем Востоке и Великих Моголов в Южной Азии. В эпоху империализма все чаще берега, ранее предоставлявшие безопасные гавани различным пиратским флотам, переходили под прямой контроль западных морских держав, в первую очередь Великобритании. Времена изменились и в другом отношении: после столетий ведения «малых войн» на окраинах своих сфер влияния старые европейские империи наконец заявили о своих претензиях и в определенной степени взаимно признали их; и теперь сочли, что им выгоднее полагаться на морскую торговлю, чем на грабительские набеги каперов или пиратов. Это к тому же означало, что полезные прежде инструменты в непрерывных опосредованных войнах на