Но было бы несправедливо обвинять молодых сомалийских мужчин{349}, которые становятся пиратами, в том, что они поступают так только из жадности. Главной причиной, по крайней мере первой волны cомалийского пиратства, прокатившейся в конце 1990-х годов, было недовольство своим положением. В частности, юные сомалийские рыбаки обратились к пиратству вследствие событий в январе 1991 года, когда сомалийское государство оказалось на грани распада, что повлекло за собой крах законности и правопорядка на суше и на море. Изначально они объединялись в группировки просто для того, чтобы защитить свои воды от бесчинств со стороны морских траулеров, прибывавших со всего света для незаконного, несообщаемого и нерегулируемого рыбного промысла — ННН. Как сообщалось, владельцы траулеров не стеснялись применять силу против уступавших им по размеру сомалийских прибрежных рыболовных судов, уничтожали их сети и даже таранили, чтобы вынудить повернуть обратно к берегу. Вот почему в середине 1990-х годов сомалийские рыболовы начали кооперироваться в группы взаимопомощи, чтобы противостоять агрессивным захватчикам.

Однако вскоре они поняли, что захватывать иностранные судна и брать экипажи в заложники ради выкупа — занятие намного более прибыльное, чем рыболовство. Поэтому в конце 1990-х эти группы взаимопомощи постепенно трансформировались в пиратские банды. Что примечательно, они по-прежнему считали себя защитниками своих вод. Даже в названиях, которые давали бандам, и в оправданиях пиратских набегов (по крайней мере, на траулеры) подчеркивалась тема несправедливости и самозащиты. Например, 15 августа 2005 года пиратская банда, называющая себя Национальной добровольной береговой охраной Сомали, напала на три тайваньских траулера, которые рыбачили в здешних водах. Пираты беззастенчиво заявили, что они не захватили эти суда, а «конфисковали» и что 5000 долларов, которые были запрошены за каждого из 48 плененных членов экипажа, — это не выкуп, а «штраф» за незаконный рыбный промысел{350}. Другая группировка — под названием Сомалийский флот — также обосновывала свои действия самозащитой. Но, когда 27 июня 2005 года они захватили грузовое судно Semlow, стало очевидно, насколько жалки эти оправдания и что изначальный мотив защитить свои воды уже вытеснила жадность. Это судно было зафрахтовано Всемирной продовольственной программой ООН и везло гуманитарную помощь в Могадишо для сомалийцев, пострадавших от цунами, вызванного подводным землетрясением в Индийском океане в 2004 году. Это не помешало пиратам потребовать выкуп{351}.

Что же касается пиратства второй волны, пик которой пришелся на период с 2008 года до 2012 года, оно, похоже, действительно вдохновлялось исключительно жадностью и жаждой наживы. Организованные пиратские группы теперь состояли как из бывших рыбаков, которых ценили за мореходный опыт, так и из ополченцев, используемых в качестве грубой физической силы. Выходя далеко в Аравийское море, такие пираты уже не защищали свои воды и даже не ссылались на это в свое оправдание. Сомалийская исламистская повстанческая организация «Аш-Шабаб» («Молодежь»)[34] провозгласила пиратов «моджахедами моря, сражающимися против западных безбожников»{352}.

Нелегкий выбор в современном мире приходится делать не только сомалийским юношам. В неспокойной индонезийской провинции Ачех, которая расположена на северной оконечности Суматры, прилегающей к Малаккскому проливу, многие молодые пираты могли бы избрать менее опасную жизнь фермеров или рыбаков, будь обстоятельства иными. Ожесточенный тридцатилетний конфликт между сепаратистским движением «Свободный Ачех» и индонезийскими вооруженными силами, начавшийся 4 декабря 1976 года, привел к массовому обращению к пиратству среди молодежи. Только разрушения, вызванные землетрясением в Индийском океане в 2004 году, и подписание мирного договора 15 августа 2005 года положили конец этой практике{353}. Когда дневной заработок не превышает 6 долларов (4,6 фунта), перспектива зарабатывать от 13 000 до 20 000 долларов (10 000–15 000 фунтов) за один успешный рейд кажется очень привлекательной{354}. Из-за широкого распространения незаконного, несообщаемого и нерегулируемого рыбного промысла в индонезийских водах практически все рыбацкие общины этого архипелага, включающего в себя более 17 000 островов, несут тяготы повальной бедности. Поэтому пиратство «на полставки» можно рассматривать скорее как способ выживания, чем как проявление жадности, неспроста это подчеркивал бывший индонезийский пират, Маркус Убан: «Многие, подобно мне, приехали из жалких кампонгов (деревень). Сингапур был богат, мы были бедны. Поэтому мы пошли грабить окрестности Сингапура»{355}.

Похожую историю могут рассказать нигерийские пираты, орудующие в наши дни в Гвинейском заливе: они жалуются на траулеры западных стран, ведущие нелегальный рыбный промысел, а также на загрязнение вод нефтью, еще больше осложняющее прибрежное рыболовство{356}. Если послушать рассказы простых современных пиратов, становится очевидно, что в тех частях мира, которых не коснулись блага глобализации и модернизации и где в порядке вещей крайняя нищета и ежедневная борьба за выживание, первопричины пиратства те же, что и несколько веков назад. Для проигравших в лотерее глобализации искушение хоть как-то сравнять счет должно быть велико.

Впрочем, не все так просто: жадностью и тяготами можно объяснить личный выбор конкретных людей и соответствующий рост пиратства в современном мире, но, как и в предыдущих столетиях, это только часть ответа на вопрос, почему люди становятся пиратами, и не всегда убедительная. Например, заявления сомалийских пиратов первой волны, утверждавших, что они всего лишь защищают свои воды от захватчиков, не стоит принимать за чистую монету. Пираты не морские Робин Гуды, и многие их доводы служат скорее удобными оправданиями, нежели отражают действительность. Но, если не принимать во внимание психологический анализ, одна из причин, по которой этот разбойный промысел имеет возможность процветать, — это готовность общества в целом и государства (или, по крайней мере, влиятельных должностных лиц) смотреть на него сквозь пальцы. В Нигерии, где пираты и правительство тесно связаны, попытки «объяснить проблему с точки зрения бедности недостаточно убедительны в свете плохого управления в прибрежных штатах»{357}, а за неуклонным ростом пиратства в Гвинейском заливе стоит «криминализация политики и политизация преступности»{358}. К этому вопросу мы вернемся позже.

Ветры перемен

На протяжении двух предыдущих рассмотренных нами периодов главными очагами пиратства были северные моря и Средиземноморье. Однако в наши дни эти территории практически свободны от морского разбоя. Значит ли это, что толкающие и притягивающие факторы в виде жадности и недовольства больше не актуальны? Что от старых обид не осталось и следа? Или просто пиратство перестало быть прибыльным?

Статистика подсказывает нам, что на все три вопроса можно с уверенностью ответить «нет». Что касается выгоды, морская торговля сейчас процветает, а значит, чем больше кораблей бороздит океаны, тем больше соблазнов там может повстречаться. Наличие денег в судовых сейфах в сочетании с морскими путями в замкнутых водах Северного и Балтийского морей или в некоторых частях Средиземноморья говорит о том, что «внезапные и молниеносные атаки» на быстроходных катерах прибыльны и практически осуществимы — к тому же никуда не исчезли традиционные места, подходящие для засад.

Дело не в том, что все представители