— Хороша, красотуля! — слегка хлопнул он девушку пониже спины.

— Майн гот! — слегка отстранилась девица.

— Ты нам еще вина принеси. Больно оно у вас хорошее, — распорядился Маршавин, бросив в пустой стакан гривенник. — Ты не скучаешь, хозяюшка?

— Скучать не дают.

— А то бы я тебя утешил. А хороша девка! — восторженно протянул Назар Маршавин, проводив ее долгим взглядом. — Вот такую бы помять! — Неожиданно взгляд его сделался трезвым, будто бы и не было трех ковшей проглоченной браги. — А только государыня посдобнее будет.

— Может, и будет. Но мне оного не ведомо, — попытался отшутиться Степан Глебов.

— Кхм… Может быть. Ладно, пойду я, что-то вино в горло не идет. А у меня тут еще одно дельце имеется. — Повернувшись к хозяину, он громко проговорил: — Ганс, дочки у тебя красивые.

Добродушный Ганс расплылся в довольной улыбке:

— Да, да!

— Ты вот что, Ганс, — серьезно заметил подьячий, направляясь к двери. — Подавал бы в следующий раз их вместе с вином… на закуску!

Старый Ганс непонимающе хлопал глазами, пытаясь разобраться в замысловатом русском юморе. Но на всякий случай из уважения к важным гостям закивал головой:

— Да, да!

Хлопнув дверью, Маршавин ушел, и на улице еще некоторое время раздавался его удалой смех.

Отодвинув стакан с вином, окольничий взглянул в окно. Подьячий, смешно переваливаясь, брел по разбитой дождем дороге, аккуратно обходя многочисленные лужи. Вот он остановился, осмотрелся по сторонам и свернул в сторону Преображенского приказа.

Внутри у Глебова неприятно заныло. Нахлобучив шапку, Степан вышел следом.

— А вино? — крикнула вдогонку Гретхен.

— Как-нибудь в следующий раз, — пообещал Степан и затопал к дому.

«Интересно, где сейчас государыня? — от приятных дум сердце у окольничего малость оттаяло. — Эх, лебедушка!»

* * *

Уставив тяжелый взор в стол, Федор Ромодановский терпеливо выслушивал Маршавина. Взгляд у него был тяжелым — таким только гвозди заколачивать. Может, потому смотрел он на собеседника нечасто, понимая, какое для него это может быть испытание.

— Так ты уверен, что он был у государыни? — спросил сурово Ромодановский, посмотрев на подьячего.

Ни подняться, ни повернуться. Будто бы иглой пришили, как букашку никчемную. Маршавин попытался выглядеть независимо, но рот скривило, будто от лихоманки какой.

— Уверен, боярин. Он только поутру вышел, сам видел… А потом еще на следующий день приходил. Его стрельцы видели, когда он через монастырскую ограду перелезал. Хотели скрутить, как вора, так я не разрешил.

— А государыня чего?

— А Евдокия Федоровна дверцу оставила незапертой… Видно, ждала его на второй день. Вот он и заявился. Так чего же государю-то отписать?

— Отпиши как есть, — сурово заметил князь Ромодановский. — Чего же нам лукавить? А ну давай, бери перо, — приказал он.

И когда подьячий сел за стол, разгладив усы, заговорил:

— «Господину бомбардиру Петру Алексеевичу от генералиссимуса Федора Ромодановского. За государством нашим смотрю в оба ока. Выявляю смуту по слову и делу государеву. Неделю назад кнутами был запорот иеромонах, сказавший о том, что государыня бледна и выглядит плохо…» Написал? — сурово спросил князь.

Гусиное перо бойко бегало по бумаге.

— Написал, батюшка, — вскинул голову подьячий.

— «Вчера на дыбе был допрошен купец Масленщиков, говоривший на базаре о том, что нынешний царь Петр будто бы и не царь нам вовсе, а прижит государыней от заезжего аглицкого графа».

От усердия Маршавин надувал щеки, высовывал язык, но буквы выглядели неровными, разбегались по сторонам, как если бы отплясывали гопака.

— Угу! — прогудел подьячий.

— Ты бы водки-то выпил, — расчувствовался Федор Юрьевич, — а то совсем трясучка одолела.

Отложив перо, Маршавин налил из бутыли полный стакан зелья и выпил его в три больших глотка.

Помутневший взгляд сфокусировался, выражение лица приобрело должную значимость.

— Хороша, мерзавка! Так что там далее, князь?

Обмакнув перо в чернильницу, подьячий в ожидании замер. Ромодановский не торопился. Сунув руку за кафтан, почесал живот, икнул сладенько и продолжал все тем же простуженным голосом:

— «Третьего дня запороли бабу… Будто бы она видела, как у государыни во время моленья торчали из затылка рога. Дел хватает… Служим государству и отечеству нашему как можем».

Маршавин писал резво. Буквы теперь получались не в пример ровнее. Одна беда, что с кончика пера срывались крупные капли, и он то и дело слизывал их с бумаги.

— А теперь о главном… «Бомбардир Михайлов, ты наказал нашему величеству присматривать за государыней, что мы и делаем. На прошлой неделе матушка отправилась по святым местам, взяв с собой две дюжины мамок. Сопровождал Евдокию Федоровну полк стрельцов. Первую остановку государыня сделала в Богоявленском монастыре, где пробыла пять дней. На второй день пребывания государыни в монастыре к ней аспидом-искусителем в келью проник окольничий Степка Глебов, большой охотник до венериных утех. Ушел от государыни засветло, когда именно, сказать не можем. В следующую ноченьку Степка Глебов потопал проторенной дорожкой. Вором мерзким скребся к государыне в келью…» Записал?

— Пишу, Федор Юрьевич, — охотно отозвался подьячий.

— «…Бомбардир Степан Глебов глаголит, что греха между ним и государей не случалось. Будто бы она чиста, как Божья матерь. А только рожи при этом гнусные строит и улыбается шире ушей». Было так? — строго спросил князь.

— Все в точности, батюшка, так и было, — охотно закивал Маршавин. — Я его брагой-то потчеваю да все про государыню спрашиваю, хороша ли, мол, она? Каково с ней Петру Алексеевичу? А он рожу в братину уставит и только смешки строит.

— Хорошо. Напиши: «Кесарь Федор Юрьевич Ромодановский…» Дай подпишу.

Маршавин пододвинул грамоту. Всмотревшись в текст, Федор Юрьевич размашисто расписался.

— Ты вот что, сургуча-то не жалей. Залепи столько, сколько потребуется. Дорога-то не близкая. Где у нас сейчас государь?

— Кажись, к Саксонии направляется, — неуверенно отозвался Маршавин.

— Оно и к лучшему.

Ноттингемский дворец в поселке Кенсингтон Вильгельм III купил сразу после того, как был призван на английский престол в ходе государственного переворота. Прежде в нем проживала принцесса Уэльская с двумя сыновьями. Нуждаясь в деньгах, принцесса уступила дворец Вильгельму за 18 тысяч фунтов.