Сняв кафтан, Степан бросил его рядом с исподним государыни. Поймал ее слегка насмешливый взгляд. Развязал порты, положил их аккуратно и, задув свечу, затопал босыми ногами к царице.

* * *

В избу к солдатке Степан Глебов вернулся только под самое утро. Разобиженная, она открыла щеколду и, едва взглянув на полюбовника, удалилась в избу.

Оно и к лучшему. В наступившее утро Степану Глебову было не до разговоров. Сладость познается только в настоящей любви. Прожив тридцать с лишним годков, Степан Глебов теперь понимал, что прежние его отношения с бабами были всего лишь баловством, а то, что приключилось нынешней ночью — настоящее чувство. Оказывается, нужно попробовать полсотни девок, чтобы понять истину.

Несмотря на бессонную ночь, уснуть Степан не мог. Долго ворочался, прислушиваясь к вздохам хозяйки.

На следующий день ближе к полудню заявился Назар Маршавин. Уверенно протопал через избу прямиком к разнежившемуся Глебову. Отыскал в углу кувшин с брагой и, крякнув от удовольствия, налил полную братину.

Толкнув под локоть задремавшего было Глебова, Маршавин мелко хихикнул:

— Ну и каково оно с царевной-то, а? Наверное, как-то по-особенному?

В какой-то момент Степан вдруг ощутил невероятную потребность поделиться пережитым. Поведать об испытанном, рассказать, какая упругая и нежная кожа у царицы, о том, что у самого паха имеется родимое пятно светло-коричневого цвета величиной с фасоль. Не удержавшись, он прикоснулся к нему губами, вызвав невольный восторг государыни. И даже когда уходил от нее утром, никак не мог поверить в состоявшееся счастье. Откинув одеяло, Евдокия тихо посапывала, обнажив бок. Исподнее аккуратно уложено на табурете, поверх которого, провалившись в ткань, торчал золотой крест, снятый с шеи царицы.

Вспомнив протяжный стон царевны, когда они в размеренном и быстром темпе вбежали на самый верх блаженства, Степан счастливо улыбнулся. Было!

Глебов приподнялся, присел на свободный стул, а потом усмехнулся в ехидную физиономию Маршавина:

— А с чего ты взял, что было?

С минуту подьячий непонимающе хлопал белесыми ресницами, пытаясь отыскать в лице Глебова лукавинку. Однако его встречали строгие серьезные глаза. Окольничий шутить не собирался.

Отодвинув от себя братину с брагой, Маршавин нахмурился:

— Так ты же только утром оттуда вышел? Али не так?

Брага, сердито плеснувшись через край братины, расползлась по столу, испачкав кафтан Глебова. Брезгливо отряхнув промокший рукав, Степан спросил:

— А ты видел, как я выходил?

— Не довелось, — честно признался подьячий. — Только ты ведь постучать должен был, когда на государыню… того… залезешь.

— А я постучал?

— Не слыхал.

— Вот, стало быть, и не залезал! — веско изрек Степан. — Царица наша, матушка, святая!

— Куда же ты тогда запропастился? — недоверчиво сверлил подьячий Глебова поросячьими глазками.

— Постоял немного в трапезной, а потом в другую дверь вышел, — отвечал Степан и крепко пригубил братину, стараясь спрятать накатившее ощущение счастья.

— Где же ты тогда всю ночь был? — продолжал допытываться Маршавин.

Глебов оторвался от братины, утер рукавом усы:

— Тут в селе вдовушка одна дородная живет. Телеса — во! — выставил он впереди себя ладони. — Шажок делает, а у нее все колыхается, как свиной студень. Такую подержать — одна приятность. Вот я ее и держал всю ночь.

Губы разошлись в довольной улыбке, будто бы медку отведал.

— Где же ты тогда в следующую ночку пропадал? Заходил я к тебе, не застал!

— Так и пробыл у нее. Два дня порты не надевал.

В следующую ночь Степан Глебов тихим вором опять пробрался в келью государыни, перехитрив карауливших у ворот монастыря стрельцов. Государыня, встав на колени, молилась в углу перед иконой, замаливая сладкий грех. В тот момент, с распущенными волосами, неровной волной спадавшими на плечи, она показалась ему особенно красивой. Через полупрозрачную ткань Степан видел ее слегка располневшее тело. В глазах — испуг. Красивые, слегка пухлые губы разлепились. Вот сейчас отчаянный крик разорвет монастырскую тишь. Но вместо ожидаемого крика прозвучал шепоток:

— Уйди, окаянный!

Полные маленькие руки сложились у самой груди, закрывая оголенный участок кожи. За коротенькими пальцами видны звенья золотой цепи.

По распахнутым глазам Степан угадал: Евдокия хотела, чтобы он остался. Заперев дверь на задвижку, Глебов подошел к царице и, не ощущая сопротивления, поднял ее на руки. Длинные каштановые волосы, растрепавшись, почти касались пола.

Легкое сопротивление и короткая, как выдох, мольба:

— Не надо, Степан…

— Все будет хорошо, государыня, ты только мне доверься, — осторожно положил Глебов царицу на постель.

Степан принялся снимать свой кафтан, когда увидел, как колени государыни сомкнулись. Глянешь на такую преграду и покажется, что не найдется силы, чтобы отомкнуть эти врата. Но в действительности ему удалось сделать это всего лишь ласковым прикосновением.

Сейчас Степан, вспомнив эти сладостные мгновения, не смог сдержать себя. Широкая улыбка разодрала до ушей щеки, выдавая накатившееся счастье.

— Ты чего лыбишься-то? — недобро покосился на него подьячий.

— Просто подумал, что ты государю отпишешь, ежели наша затея не удалась.

— Что-нибудь придумаем. Только мне вот что странно. Государыня собиралась в Вознесенском монастыре трое суток пробыть. Уже пятый день пошел, а она не выезжает. — Понизив голос, Маршавин продолжал: — Два дня к заутрене не выходит, говорят, все перед иконой стоит, как будто бы грех какой замаливает. Так ты не знаешь, какой?

— Не ведаю.

Подошла хозяйка. Неодобрительно зыркнув на гостя, пожаловалась:

— Весь стол залили.

Ожиданий бабы Степан Глебов не оправдал. Отчего-то было совестно, оставаться более не хотелось.

— Поедем-ка в Москву, Назар, в кабак, угощу я тебя, — повеселел Глебов.

Маршавин отказываться не стал и, натянув на голову шапку, вышел из избы.

Хозяин трактира был круглолицый приземистый немец с невероятно располагающей наружностью. С его полноватого лица не сходила добродушная улыбка. В хозяйстве ему помогали две дочери, одетые в иноземное платье. Когда они подходили к столику, чтобы протереть пролитое вино, Маршавин, не стыдясь, заглядывал в разрез платья. И судя по тому, что отображалось на его лице, можно было считать, что увиденное доставляло ему немалое удовольствие. Заказали по стакану вина. Выпили. Пожелали еще.

В сей раз к ним подошла старшая из дочерей, весьма сносно говорившая по-русски. Одарив подьячего улыбкой, она усердно принялась натирать стол мягкой ветошью.