Келли делала тоже самое, только с моими руками. Важно записывая все в журнал, измеряя различными приборами, линейками и транспортирами.

Речевой терапевт, крайне неприятная молодая женщина лет тридцати, холодная и равнодушная, заставляла меня читать вслух, что я очень не люблю еще с детства, предпочитая читать про себя. Дуть в какие-то трубочки, чтобы заставить мои легкие опять работать в полную силу. Требовала держать звук «А» как можно дольше, замеряя секунды на своих крутых Apple Watch42, которые она неустанно демонстрировала передо мной. Она важно жестикулировала левой рукой, намного чаще, чем правой, хотя она была правша. Непонятно, что она показывала – часы или огромный бриллиант на своем безымянном пальце. Может быть, поэтому она мне и была неприятна. Может быть, я завидовала этому кольцу. И вообще. Почему такой мерзкой особе кто-то сделал предложение. А мне нет.

В начале второй недели нянечка пришла меня одевать и сказала: «Сегодня мы тебя пересаживаем в кресло, у тебя начинается терапия в лаборатории». Она принесла с собой какой-то ярко-синий кусок плотной материи, напоминающей парашютную ткань. И, закончив с моим гардеробом, повернула меня на бок, подсунув эту ткань под мою спину. Важно обошла кровать, небрежно повторив весь процесс, достала эту ткань с другой стороны.

На потолке висел какой-то моторчик с рельсами через всю палату, на который я смотрела уже неделю, не имея представления, для чего он тут висит. Нянечка при помощи какого-то пульта завела этот моторчик и, двигая на рельсах по потолку, привела его к центру моей кровати. С жужжанием моторчик начал опускаться, я увидела, что на нем были 4 крючка. Она зацепила углы концов этой синей ткани крючками моторчика и начала поднимать меня вверх.

Машинка натягивала ткань вверх, поднимая меня вместе с ней. Мои колени прижались к груди, стопы и руки торчат наружу и я вишу в этой синей безобразной ткани, как в коконе. Ужасное ощущение беспомощности и унижения пронзило меня насквозь.

«Как тощий плод, до времени созрелый,

Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,

Висит между кустов пришлец осиротелый

И час их красоты – его паденья час…»

– звенело в ушах стихотворение Лермонтова, которое еще в школе оставило у меня привкус отвращения, гадливости, смешанной с непониманием, какой-то намек на несовершенство человечества.

Машинка по рельсам медленно направилась в сторону инвалидного кресла, которое вчера вечером привез какой-то симпатичный парень из техобслуживания. Я смотрела на это кресло всю ночь. Противоречивые чувства, вроде оно дает какую-то свободу – свободу передвижения и возможность вылезти за пределы этой осточертевшей мне палаты. С другой стороны – это инвалидное кресло. «Инвалид!» – гремело у меня в ушах. Я не хочу быть инвалидом!

Потом также медленно, с жужжащим звуком нянечка опустила меня в него и отстегнула концы синего парашюта. Я не покидала эту палату уже восемь дней и была рада посмотреть по сторонам, когда она везла меня по коридору.

Красивая больница. Все такое яркое. Лощеное, чистое, очень хорошего качества. Спасибо страховке. В открытых дверях других палат, мимо которых мы проезжали, были такие же несчастные люди, как и я. Бездвижно лежали в кроватях и смотрели в потолок. Я прекрасно знала, что они сейчас чувствуют. Они просто считают точки на подвесном потолке. На моем потолке был один миллион четыреста восемьдесят пять тысяч шестьсот шестьдесят точек.

Едем дальше. Поворачиваем влево. Справа огромный ресепшен, с такими, как мне теперь кажется, красивыми барышнями, прически, помада, движения… Вольные и свободные. Пальцы быстро стучат по клавиатуре… маникюр! Сердце опять сжалось. Больно…

За ним лифты, на которые неприятно даже сейчас смотреть, потому что они ассоциируются у меня со свободой. Люди свободно передвигаются, шевелят ногами, входят в лифт и тю-тю, навстречу новым приключениям за пределами больницы. Приключениям, которых у меня больше нет и, видимо, никогда не будет. Накатывающиеся слезы начинают щипать глаза. Справа огромный спортивный зал с абсолютно неизвестным мне доселе оборудованием. Огромнейшие окна зала, от потолка до пола, выходят прямо на озеро. Нянечка запарковала меня возле окна. Или это злой рок, или какое-то издевательство, но окна этого зала выходили как раз на то место на озере, где летом собирается огромное множество яхт для вечеринок. Это место называется The Pit. Пол там заядлый завсегдатай.

Я начала помимо своей воли плакать, пытаясь глазами найти яхту Пола в бесконечной череде этих катеров и парусников. Как мне было больно. Я напрягала зрение, пытаясь рассмотреть сквозь слезы – нет, кажется, это не он. «Как он может веселиться на яхте», – думала я, – когда я лежу здесь беспомощная, бездвижная, прикованная к кровати?» Хотя… Почему-то его давно уже не было.

«Да он тебе только пиздит, что все время работает. Ты же знаешь, что летом он работает мало», – ехидно возмутилась Вета.

Подошел Патрик. «Ты готова? – бодрым голосом спросил он. – Сегодня мы будем делать Tilt Table. Ты очень долго лежала, поэтому, как только я начну тебя поднимать, у тебя начнет падать давление. С сегодняшнего дня мы будем тренироваться медленно подниматься в вертикальное положение».

Тилт тэйбл – это доска с механическим устройством, с рычагом, на которую меня опять в синем мешке с моторчиком перенес Патрик. Привязал меня ремнями, как связывают умалишенных в психушках. Он начал крутить рычаг, медленно поднимать один конец этого стола. Где-то в районе 20 градусов у меня начала кружиться голова. Еще через один оборот рычага зазвенело в ушах. Патрик это увидел, он внимательно за мной наблюдал, и быстрым движением опустил меня обратно.

– На сегодня достаточно, – сказал он.

– Нет, подожди. Давай попробуем еще раз, ну пожалуйста! – вскрикнула я требовательно, но мягко. Мне очень хотелось принять вертикальное положение.

– На полное вертикальное положение, моя дорогая, у нас уйдет несколько дней.

– Такого не может быть! – заявила Вета. – Ну пожалуйста, Патрик, еще раз, я прошу тебя.

– Ну хорошо, – улыбнулся он, – давай попробуем еще раз.

Патрик поднес к моим губам стакан с пластиковой трубочкой. «Попей!»

Он опять начал крутить рычаг, глядя мне в глаза и проверяя пульс. Я изо всех сил старалась продержаться. «Крути медленнее», – попросила я. У меня перед глазами все поплыло. Я, вытягивая шею, старалась смотреть вдаль, на озеро, мне это помогало. «Ты еще поплаваешь в этом озере! – шептала Вета. Я старалась не потерять сознание, щурила глаза, якобы от солнца, думала обмануть Патрика.

В этот раз мы дошли до 30 градусов.

Электронный прибор давления начал резко пищать. Я перевела взгляд: давление 60/35. Патрик тут же опустил меня вниз и быстро начал крутить другой рычаг, уже поднимая мне ноги вверх.